По всей земле еврей типичен:
Приличен вид, набит карман,
И лишь в России необычен:
Алкаш, блядун и хулиган!

Или вот в благотворительной еврейской организации, где я работала уже в Америке, меня назначили ментором к девочке – участнице проекта, где талантливые молодые ребята могли выразить себя творчески. Эта девочка придумала веселую книгу стихов, посвященную бабушкиным советским приметам и суевериям. Естественно, на английском. Я ей помогала, помогала, да так увлеклась, что сама написала целый цикл лимериков, посвященных бабушкиным советским приметам и суевериям. Естественно, на русском:

Жил да был черный котик в прихожей,
На пантеру Багиру похожий.
Был бы в джунглях – боец,
Средь овец – молодец,
А в прихожей остался ничтожным…

Если Хайм уезжал из местечка,
Каждый раз возвращался с крылечка:
То он сумку забыл,
То окно не закрыл,
То оставил затопленной печку…
И, сражаясь с недоброй приметой,
Подбегает он к зеркалу, к свету:
На себя поглядит –
Прочь из дома бежит, –
И обратно, и так до рассвета.

Верят змеям евреи Кавказа:
Мол, змея принесет деньги сразу.
И зовут ее в дом,
И поят молоком,
А змея жрет бесплатно, зараза!

Хуже нет, если встретишь девицу,
Или бабку, или молодицу,
Что несет со двора
Два порожних ведра,
Но прекрасно, коль тащит водицу!

К разным бедам готовься заране:
Если встретишь раввина, имама,
Ксендза, батюшку вдруг –
Скрой внезапный испуг
И держи свою фигу в кармане.

Космонавты – народ суеверный,
Соблюдают приметы примерно:
Чтоб летел космонавт,
Надо пнуть его в зад –
И живым он вернется… наверно!

Если в доме завыла собака,
Значит, будет беда или драка,
Если пес поднял нос,
То пожар – не вопрос;
Опустил – это к смерти, однако.

Я не верю в дурные приметы:
Что бы ни было – к лучшему это!
Сыпать соль мне не жаль,
Черный кот – не печаль,
Черный кот – он вообще оклеветан!

Друзьям и родным я ко всяким праздникам с удовольствием писала забавные песенки на известные мотивы и, естественно, относилась к этому несерьезно, тут же забывала. И вот к моему собственному юбилею друзья подарили мне толстенький СБОРНИК ЭТИХ МОИХ ПЕСЕНОК! Значит, это кому-нибудь нужно, коль скоро много лет берегли. Вот отсюда песенка на мотив «Мочалкин блюз» из фильма «Асса», посвященная храброй подруге, обучавшей местных дубов в городе Дубаи (Арабские Эмираты):

Роскошней всех арабский эмират
(Что им Израйль, Америка и Русь!):
Вчера с верблюда слез, теперь богат
И нам поет арабский блюз!

Повсюду нефть сочится из земель
И каждый шейх себе козырный туз,
В пустыне – лыжи, под водой – отель,
В три горла жрут – арабский блюз!

Дома закрыты – выход не ищи,
И нет людей – одних машин союз,
И нечем жить, и думать, и любить,
Но есть чем петь арабский блюз!

Хотелось бы всех местных замочить,
Нажать курок, чтоб грянул мощный фузз,
Но лучше к миру с ними перейти
И хором спеть арабский блюз!

Не надо с них платки-чадры срывать,
А просто дать им знаний сладкий груз…
Бегом ко мне, ядрена ваша мать,
Для вас пою арабский блюз!

Пускай мне в лом учить таких, как ты,
Преподаю сквозь зубы, ну и пусть…
За дело мира, за мои мечты,
За мой Израйль – арабский блюз!

Заклятый брат-семит, не рвись ты в бой,
С тобой в арабских цифрах разберусь
И в вязи букв увязну я с тобой,
Лишь дай допеть арабский блюз!

Я практически не занималась стихотворными переводами, но однажды пришлось. Читали мы с сыном Сашей (еще в Москве) на английском замечательную детскую повесть «Паутина Шарлотты». Я предложила ему перевести эту повесть на русский, понемногу, постепенно. Сын засомневался: а как же стихи переводить? Я говорю: я стихи сама переведу. Сын мне: а ты сможешь?! Решили проверить. Читает Саша мне коротенький стих и засекает время (пять минут на все про все):

What’s black is white,
What’s green is blue,
What’s left is right,
But true is true.

Сами понимаете, тут проигрывать нельзя. И я изо всех сил понатужилась и выдала:

Белое – это черное,
Корни – это же листья,
Глупые – значит, ученые,
Но истина – это истина.

Ребенок одобрил, несмотря на потерю размера и ритма.

А как-то ко дню рождения мужа я ему почти серьезный стих написала, но в конце все-таки сбилась:

Молю – твои года и дни
Господь от горя сохрани.
Твой светлый ум, тугую плоть
Храни, господь.
Цени, Господь!

Может, Америка влияет, а может, возраст, но становишься немножко все более суеверной. Вот подарил мне муж китайское «Денежное дерево» – кустик такой развесистый, пять или шесть мощных стеблей, пышная крона. Росло оно себе и росло у нас дома в большом горшке. И вдруг я потеряла работу. Смотрю – а дерево облезло, местами откровенно засохло, остались жить только два стебля с жалостными листиками наверху, – вероятно, символизирующие мою пенсию…

Нью-Йорк, моя первая работа. Русская газета, все сотрудники сидят в одной комнате без перегородок (типа конюшня без стойл) и сразу все срочное обсуждают. Входит старенький дедушка и робко спрашивает: «Можно у вас рекламку поставить?» Главный редактор восторженно: «Конечно, всегда! И что мы рекламируем?» – «Виагру… Я сетевой рапространитель… Мой телефон укажите… И хорошо бы в стихах…» Платит и на этой высокой ноте уходит. Главный редактор: «Так, срочно, объявляю конкурс на лучший стих про виагру, и чтоб покороче!» Я выигрываю в силу краткости («Чтоб хотелось и моглось!»), а дизайнер изображает прозрачный аптечный пузырек на фоне голого мужика, причем единственная огромная таблетка в огромном пузырьке аккурат прикрывает могучее мужское достоинство героя, явно, впрочем, ни в какой виагре не нуждающегося. Главный редактор с отвращением рассматривает дизайн и шипит: «Да уж, воистину – ТАБЛЕТКА ПОД ЯЗЫК…»

Главный этот редактор никогда не мог свой язык удержать. К примеру, приехал в журнал, издаваемый супругами с типично еврейской фамилией (в русскоязычном Нью-Йорке все Розенберги, Гофманы, Гутмахеры, Дикманы, Арнштадты – как правило, еврейские беженцы), но неожиданно оказавшиеся немцем и татаркой, что никому и не важно было, главное – что умные хорошие люди. Они его попросили какой-то материал посмотреть на еврейскую тему; он смотрит и негромко бурчит себе под нос: «Конечно, я понимаю, ВАМ, ТАТАРАМ, ВСЕ РАВНО…»

Став главным редактором уже другой газеты, он все так же упорно и яростно мои материалы редактировал. В конце концов я взвилась: «А что ты других-то не трогаешь, вот у тебя один вообще написал – ПРАВАЯ ДЕСНИЦА!» А редактор отвечает: «Да ну, что за интерес, ДЕРЬМО ВСЯКОЕ РЕДАКТИРОВАТЬ…»

Еврейская газета на русском языке с греческим названием; такое не часто, но в Америке вполне бывает. Трое сотрудников мужескаго пола спрашивают меня, сколько у меня детей. Один, отвечаю. Ха-ха, говорят, какая же вы еврейка? Вот у одного из нас двое, у другого трое, а у третьего аж четверо! Я им в ответ цитирую басню Эзопа: лисица смеется над львицей, потому что лисица рожает шестерых детенышей, а львица одного. На что львица замечает: ЗАТО Я РОЖАЮ ЛЬВА.
После некоторой паузы один из мужиков выразил всеобщее мнение обо мне: «Какая, вы, Риммочка, все-таки грубая…»

Наверное, и вправду я бываю невежливой, но только в ответ. Например, наш лендлорд перестал топить зимой, ему выгоднее платить штрафы. Я звоню в офис и возмущаюсь: почему, дескать, батарея центрального отопления в большой гостиной всего на четыре звена, а в маленькой спальне – на двенадцать; конечно, в гостиной мороз. Лендлорд отвечает: «Размер не имеет значения!» Я взъярилась: «Это для вас лично размер не имеет значения, у вас уже семь детей, а для батареи имеет!» Поставил он нам другую батарею, на двенадцать звеньев, и что же – все равно холод собачий, потому что РАЗМЕР ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ, когда вообще не топят и внутри батареи гоняют холодную воду…

Пригласили группу русскоязычных журналистов в казино в ближнем штате Коннектикут (написать, как там все здорово). Вечером – ужин на халяву в красивом ресторане. Мужики-журналисты пришли минута в минуту и успели прилично накиряться к явлению дам-журналисток в вечерних туалетах и полной боевой раскраске. Я, в струящемся черном кардигане, оказываюсь за одним столом с пишущим психологом. Он меня одобрительно оглядывает и замечает: «Совсем другое дело, а то я вас ТОЛЬКО В НЕГЛИЖЕ И ВИЖУ!»

В сущности, все мы попали в Америку “на плечах” дальнего и не кровного родственника Славика, он всем дорогу открыл. В первый раз я приехала сюда к тетушке еще только погостить и поразведать; вот она по телефону Славику и говорит: “Что ж ты не зайдешь, я бы тебя с племянницей познакомила?” А он отвечает: “Да вы что, Маргарита Соломоновна, не знаете меня?! Я же сразу руками полезу, а сам буду думать – боже мой, что я делаю, это же племянница Маргариты Соломоновны!”

Добрый знакомый попал в госпиталь. Утром его прооперировали, вечером заставили, шатаясь, пройтись по коридору, а назавтра уже выписали. Наш американский госпиталь – ЭТО ВАМ НЕ МАВЗОЛЕЙ, ТУТ НЕ ЗАЛЕЖИШЬСЯ!

Идет класс по подготовке русскоязычных хоуматтендентов – помощников по дому. Много лишнего люди узнают, чем им пользоваться не придется никогда: например, как ставить катетеры для мочи. Однако учатся. Преподаватель показывает разные уменья на манекене. Когда манекен изображает пациентку, он лежит как есть – с дыркой для катетера. Когда нужно изучать работу с мужчиной-пациентом, на маленький такой штифтик у манекена на видном месте навинчивается резиновый член – тоже, соответственно, с дырочкой. Преподавательница – интеллигентнейшая доктор из Питера – говорит: «Друзья, пожалуйста, берегите это устройство, у нас было четыре таких, а теперь один-единственный мужской аппарат остался». Одна из студенток – темпераментная грузинка – возмущенно восклицает: «Зачем воровать такой, он же МЯГКИЙ?!»

В Нью-Йорке живут и грузины (которые посещают разные православные храмы, даже греческий), и грузинские евреи (которые ходят в грузинскую синагогу в Квинсе). Отличить их со стороны невозможно, ни по внешности, ни по акценту. И Фазиль Искандер, оказывается, неправ, говоря, что грузинские евреи такие шумные, что по сравнению с ними, «как говорят те, что их сравнивали, ОДЕССКИЕ ЕВРЕИ КАЖУТСЯ ГЛУХОНЕМЫМИ». Я сравнивала; ничего похожего. Наверное, Искандер думал о бухарских евреях, которых, впрочем, невозможно отличить от узбеков…

В интернете появился видеоклип изумленного местного американа, который доверчиво завеялся на «Русскую базу» (такой знаменитый магазин оптовый-продуктовый) за шоколадными конфетами, дешевыми и вкусными. Американ задал продавцу простой вопрос: какой, мужик, у вас шоколад наилучший? Любой, говорит, продавец в мире назвал бы самый дорогой сорт и все были бы счастливы. Но у советских собственная гордость, так что русский продавец ему ответил вопросом на вопрос: «КАКАЯ, В ЖОПУ, РАЗНИЦА?» Поехал он, солнцем палимый, обратно в свой офис в Манхэттене и стал узнавать у русских коллег, что бы это значило, выражение такое странное русское. Так они ему объяснили, что  К ШОКОЛАДУ ЭТО НЕ ИМЕЕТ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ! (It has nothing to do with a chocolate!)

Небольшой колледж в Нижнем Манхэттене, основанный, естественно, русско-еврейским иммигрантом. В первые годы сюда массово устремились именно русскоязычные иммигранты изучать программирование. Поэтому совершенно чужеродным выглядел в этих стенах АБСОЛЮТНО ЧЕРНЫЙ иммигрант из Минска, к тому же изначально родом из какой-то французской Африки. Идет по коридору, все на него оглядываются. Входит в отдел приема – и на чистом русском языке (с чистым белорусским акцентом) напрямую обращается к директору, которая тоже из Минска: «Зямлячка, памаги!»

Однажды в этом колледже проходило важнейшее действо: сбор пожертвований. Центральной фигурой была знаменитейшая доктор Рут, чуть не полвека рассуждавшая о сексе по радио. Я ее не только никогда не видела (по радио же!), но и не слышала. Выходит малюсенькая бабулечка с мощнейшим голосом и ужасающим идишистским акцентом и провозглашает самый действенный призыв к спонсорам, какой я только встречала: «Каждый, кто пожегтвует деньги на учебу в этом колледже, БУДЕТ ИМЕТЬ ГГАНДИОЗНЫЙ СЕКС ДО КОНЦА ЖИЗНИ!»

Еще о Белоруссии. Муж моей младшей кузиночки инженерствовал в глубинке штата Нью-Йорк, на этом заводе он был один русскоговорящий. Вдруг всем на удивление Белорусская сборная выиграла у какой-то известной футбольной команды. И тут к моему зятю на работе буквально все коллеги стали приходить и спрашивать: «Anatoly, what the hell is Byelorussia?» (Анатолий, что это за чертова Белоруссия?)

Америка воистину не в ладах с европейской географией (Маяковский справедливо это заметил). Например, русскому «Ты че, с Урала?» соответствует американское «Are you from Mongolia?» Британцу, островитянину европейскому, этот американизм недоступен. Правильно говорил Бернард Шоу: Англия и Америка – СТРАНЫ, РАЗДЕЛЕННЫЕ ОБЩИМ ЯЗЫКОМ.

Я работаю в огромном старинном американском благотворительном агентстве. Пожилая американская леди – сотрудница в приемной – спрашивает меня: “Почему вас этот клиент каждый раз так пылко обнимает?” Я отвечаю: “Я ему нашла спонсорскую поддержку на тридцать тысяч долларов. Вот вы бы меня обняли за тридцать тысяч?” Она задумалась: “Пожалуй, Я БЫ ВАС ДАЖЕ РАСЦЕЛОВАЛА!”

Замечательный случай накануне президентских выборов в 2008 году. Нью-Йорк, Нижний Манхэттен, Бродвей. Утро. Народ спешит на работу – а тут бесплатно раздают презервативы в красивых упаковочках с портретами Барака Обамы и Джо Байдена, а также Джона Маккейна и Сары Пэйлин. Надпись, независимо от портрета, на всех одна и та же: ТЕБЯ ВСЕ РАВНО ПОИМЕЮТ! (You’ll be screwed anyway!) Уважаю.

Знакомые полетели в Калифорнию и случайно познакомились со спичрайтером Арнольда Шварцнеггера (в ту пору губернатора Калифорнии). Такой немолодой маленький еврей с нежными девичьими манерами. И рассказывает этот спичрайтер, как они со Шварцем из Флориды в Калифорнию как-то возвращались. Личный самолет Шварца жена забрала, а на остальные – рейсовые – ну нет билетов. Наконец кассирша радостно вскричала: «Есть!» – и оказалось, что и вправду есть два билета в последнем ряду на каком-то совсем зачуханном самолетишке. Но лететь надо срочно. Побежали Шварц со спичрайтором, еле успели, вбегают – и видят полный-преполный самолет скаутов-подростков! Шварц сквозь салон прошагал молча, в последнем ряду сел, бейсболку пониже на глаза натянул, ноги бесконечные свои в проход вытянул, да и заснул словно дитя. Спичрайтер не такой шустрый, да и ножки покороче, шел себе неторопливо вразвалочку через весь самолет, так что детки не выдержали и спрашивают его, указывая пальчиками на Шварца: «Сэр, сэр, это тот самый, про кого мы думаем, что это он и есть?!» – «Да, – лениво говорит спичрайтер, – он самый и есть, Терминатор». – «Сэр, сэр, а вы кто?!» – «А я его ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ…»
Скаут-лидер потом говорил, что дети его группы никогда в жизни так хорошо себя не вели, как в этом полете.
А мой сын сказал, что Шварцнеггер – самая смешная фамилия на его памяти: мало того, что Шварц (по-немецки черный), так он еще и Негр!

Я только в Америке узнала много разных симпатичных песенок, пословиц и поговорок, а также разных интересных слов и выражений на ранее не знакомом мне языке идиш. Кстати, одну древнюю мудрую идишистскую пословицу я перевела новоявленному члену Дворянского собрания: «Люди, которые слишком часто хвастаются своими предками, уподобляются картофелю: лучшая их часть тоже находится в земле». Член собрания немножко обиделся… Но вот что любопытно: в американском английском прижились почему-то разнообразные негативные идишистские выражения, причем, как правило, начинающиеся на букву «ш»: шлемазл (раззява), шлемиль (дурачок), шлеппер (неряха), шмузинг (легкое поверхностное общение) и, естественно, штуппер (тот, кто занимался с женщиной плотской любовью; а как это еще выразить? Ох, недаром заметил Иосиф Бродский «Любовь как акт лишена глагола»). И множество других слов, которые я еще не узнала. В отличие от этого словарного ряда еврейско-немецкое слово «шварц» (черный) не несет негативного смысла. Однако странно мне было слышать, как в концертном зале на Брайтоне местечковые бабушки при виде появившихся на сцене африканских танцоров кричат внукам: «Мамеле, смотри, шварцехаи пришли!» И разве не странно к тому же называть ребенка – МАМЕЛЕ?!

Я плохо владею современным русским языком межинтернетного общения, для меня таинственно звучат выражения типа «кинуть в личку» (в личико, что ли?). Но когда встречаешь истинный перл, то сразу ясно чувствуешь, еще не понимая смысла: да, это перл. Так, вижу просьбу в чате: посоветуйте успокаивающий детективный сериал, желательно ВЕРТИКАЛЬНЫЙ (!). Я задумалась и вспомнила определение танго из фильма «Shall we dance?»: вертикальное выржение горизонтального желания. Ну, ведь правда, перл – вертикальный сериал, то есть без порнухи, эротики и прочих горизонталей. Кстати, посоветовали ей «Брат Кадфаэль» и «Инспектор Аллейн расследует» – то, что надо, прекрасные исторические британские детективы, сдержанные, при наличии романтической любви, но без излишеств и подробностей.

Сейчас на новой работе я имею дело со множеством студенческих документов – и, соответственно, со множеством разнообразных иностранных имен и фамилий, многие из которых смешат до слез. А когда уже еле сдерживаюсь, то вспоминаю замечательный анекдот: сидят два щирых украинца, листают телефонную книгу и хохочут-заливаются: «Дывы, СЕМИСРАКА, яка смишна фамилия – РАБИНОВИЧ!» И смех мой сразу проходит.
Хотя помню, что в телефонной книге города Харькова была одна действительно невероятная фамилия, причем принадлежащая зубному врачу: ПИПКО-БЕСНОВАТАЯ. Учтите, что первая часть произносится с ударением на первом слоге: Пипка…
И совершенно напрасно спрашивал герой Достоевского, можно ли жить в России с фамилией Фердыщенко? Да запросто!

Я работала в благотворительной еврейской организации, объединившей множество общественных организаций и, соответственно, множество русскоязычных еврейских иммигрантов. Кто-то с кем-то дружествовал, а кто-то и враждовал; ужасными врагами (невзирая на возраст) были президенты двух соперничавших ветеранских объединений. И вот раздается звонок мне на работу: «Как это, умер президент ветеранов, такой человек, уже есть некролог в газете, а вы молчите!» И вправду, в одной русско-еврейской газете уже стоит некролог за подписью уважаемого профессора физкультуры. Я немедля сажусь за компьютер и пишу прочувствованный некролог (для другой газеты).
Наутро опять звонок. Ушам своим не верю – тот самый, официально объявленный покойник: «Вы мне просто вдарили лопатой по голове! Хотя написано неплохо, с душой… Но вы еще не учли, что я огромное количество стихов русских поэтов знаю наизусть и даже в Колумбийском университете студентам их читал».
Я чувствую, что немножко схожу с ума, но потом понимаю, что мужик ГОТОВИТ СЕБЕ ОТРЕДАКТИРОВАННЫЙ НЕКРОЛОГ К СЛЕДУЮЩЕЙ (окончательной?) ПУБЛИКАЦИИ!
Однако это был не конец истории. Через некоторое время опять печальный звонок: «Здравствуйте, это сын… (того самого профессора физкультуры), он скончался, хотите опубликовать некролог?» А я ему: «Не верю! Есть у вас свидетельство о смерти?!» – «Но я же его сын!» – «А я и вас не знаю!»
Это называется опыт работы.
Кстати, похожий, но несравненно более громкий случай произошел на моей памяти на Центральном телевидении в Москве. Когда скончался академик Александр Минц, основатель советского радио и автор многих технических открытий, то об этом сказали в телепередаче «Время». Однако текст шел на фоне фотографии СОВЕРШЕННО ДРУГОГО АКАДЕМИКА – историка Израиля Минца. Историку этому потом множество людей звонило и обещало: «Долго жить будете!» Примета такая, значит.

Моя бывшая коллега, приблизившись к пенсии, стала писать стихи на английском – такие типично американские стихи, без рифмы, ритма и размера. Без задней мысли рассказываю об этом другой коллеге, человеку сугубо техническому; та тяжело вздыхает и шепчет сама себе: «ВОТ ЖЕ НЕСЧАСТЬЕ…»

Как-то в этой еврейской организации я спрашиваю (филолог все-таки), какие у моих коллег отчества. Отвечают: Александрович, Михайловна, Анатольевна… Говорю им: «Берегите меня, ребята, я у вас одна ДАВИДОВНА!»

Национальный характер, безусловно, существует, причем от национальности не зависит, а только от воспитания (например, многонациональный советский характер или израильский). Встречали мы как-то группу молодых офицеров из Израиля, показали им Брайтон-бич и повели в местный кошерный ресторанчик обедать. В ожидании десерта огромный майор огляделся и пошел прямиком к роялю, уставленному десятком табличек типа «Руками не трогать!», «Не открывать!», все такое. Сел, легким движением могучей ручищи СГРЕБ ВСЕ ТАБЛИЧКИ В УГОЛ, ОТКРЫЛ И ЗАИГРАЛ, и все они запели, и зальчик наполнился божественными звуками «Адона ла, ашер мелех…»
А нам, рабам советским, и в голову бы не пришло игнорировать эти мелкие скрижали.

Начальник мой в этой организации – молодой и очень интеллигентный. Пошел он как-то в мужской туалет и вернулся совершенно потрясенный: какой-то мужик у писсуара ОДНОЙ РУКОЙ МОЧИЛСЯ, А ДРУГОЙ – ЧИСТИЛ ЗУБЫ ЗУБНОЙ ЩЕТКОЙ!
Интересно среагировал на мой пересказ этого эпизода мой муж (напоминаю: математик): а как же, говорит, он СИНХРОНИЗИРОВАЛ ДЕЙСТВИЯ ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ РУКИ?

И все-таки существует неожиданное подспудное сходство между советским и американским многонациональным характером! На огромной стене на станции метро «Канал-стрит» расположили бело-голубую мозаику, воплощающую местонахождение станции – китайский район, называется Чайна-таун, на плитках иероглифы всякие и картинки. Например, кошка, распахнутая навстречу зрителям животом вперед, а лапами во все стороны. Вот на этом ее белоснежном животе кто-то стал изображать соответственный женский кошачий орган, тоже голубой краской. Сотрудники станции стали старательно этот орган стирать. Кто-то опять пририсовал. Сотрудники снова стирают, кто-то опять рисует. И эта битва титанов продолжается уже НА МОЕЙ ПАМЯТИ ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ!

Однажды муж упал и сломал лопатку. Боль ужасная! Спрашивает у врача, что делать. Врач ему:
– Ты еврей?
– Да…
– СТРАДАЙ!

В Нью-Йорке много последователей и поклонников Любавического ребе, многие ездят на его могилу и обращаются с просьбами, даже если никакие еврейские традиции не соблюдают и вообще не веруют. Однако один знакомый меня совсем потряс: он каждый раз перед поездкой в казино в Атлантик-сити (!) посещал могилу ребе и просил помочь выиграть. К тому же ЕЗДИЛ И ИГРАЛ, КАК ПРАВИЛО, В СУББОТУ. Проигрывал, само собой. Так ему и надо.

Опять же о русско-еврейской газете. Выходила она раз в неделю, и украшением газеты был разбор и комментарий еженедельной главы из Торы, присылаемый очень образованным и остроумным молодым раввином. Однако вот уже 11 часов утра, потом 12 – а все нету и нету емейла от раввина. Один из владельцев газеты в панике звонит раввину и оставляет следующее голосовое сообщение: «Ребе, КРЕСТА НА ВАС НЕТ, где глава из Торы?!» И выходит нервно покурить. Возвращается – а на телефоне его ждет ответное сообщение: «ХРИСТОМ-БОГОМ КЛЯНУСЬ, отослал еще в 10 утра!!»

В газете была очень славная атмосфера общения, хотя многие из нас приезжали в редакцию далеко не каждый день, а я так вообще раз в две недели. И как-то попала как раз на застолье в честь дня рождения молодого журналиста по имени, допустим, Михаил. После первого стакана он нам и говорит, именинник-то: «Я решил имя поменять. Буду теперь Мойше». Выпили и за это, и тут кстати вспомнила я анекдот. Приходит мужик в московскую милицию и заявляет: «Хочу имя в паспорте поменять!» – «А что у тебя в паспорте?» – «Иван Какашкин…» – «Да-а, действительно как-то… А как ты хочешь зваться?» – «Виталиком…» Вроде бы поржали и забыли, да вот беда: парня этого еще долго все между собой Виталиком называли.

Сижу в первом ряду на каком-то официальном мероприятии. Рядом – сильно пожилой человек, на всех внимательно смотрит и все увиденное комментирует. Выходит на сцену отличная тетка, член Ассамблеи, но на свою беду – в спортивном костюме. Сосед аж зашелся от возмущения: «Ну, вырядилась!» Я вяло возражаю: «Ну что такого-то?» – «Нет уж, нет уж, вот вы сами – тоже ПУБЛИЧНАЯ ЖЕНЩИНА, а все-таки в платье!»

Кстати, о платьях. Утром в Хэллоуин выхожу на работу в обычном деловом костюме. Сосед в шапочке Серого Волка, увидев меня, удивляется: «А что это вы, Риммочка, одеты СОВСЕМ БЕЗ НИЧЕГО?!»

Я всегда считала, что уж хотя бы русский-то язык у меня идеальный и профессиональный. Как же… Везла я как-то ветеранов наших в автобусе на мероприятие в ООН; по дороге туда и обратно целую экскурсию провела, аж охрипла. Выходим; один дедушка ко мне интимно наклонился и говорит: «Ви хогошая женшчина, но так тгудно понимать ваш ЧИЖОЛЫЙ МОСКОВСКИЙ АКЦЕНТ…»

Вообще я теперь понимаю, что нужно иногда сдерживать свои педагогические порывы («Моника, стисни зубы!»). Добрый знакомый, у которого обычно очень хороший русский язык, вдруг обронил словечко «ложил». Я автоматически поправила: дескать, по правилам говорят «клал». На что получила соответствующий ответ: «КЛАЛ Я НА ВАШИ ПРАВИЛА!» Как говорится, напросилась…

Мама мне по телефону из Москвы советует почитать детективы Тесс Герритцен. Вхожу в e-reading, скачиваю книги из подраздела «Детективы», начинаю читать. Боже милостивый, какой ужас, сколько кровищи, льется прямо реками-морями! Нет, не пошло у меня это чтение, решила я что-нибудь еще у Герритцен посмотреть. И вижу на веб-сайте следующий подраздел – «ТРИЛЛЕРЫ». Я даже открыть эти файлы побоялась, если в просто детективах такие кошмары творятся. И это называется «Женские детективы»!

Беру по телефону интервью у замечательного молодого боксера Ромы, просто находка для еврейской газеты: родился в бывшем СССР, выступает за Израиль, живет в Лондоне; несмотря на юные годы – супертяжеловес, многих боев чемпион. Звучит как милый интеллигентный еврейский мальчик: дескать, папочка хотел, чтобы я занялся футболом, а мамочка запретила, потому что футбол очень травматичный вид спорта (ну и ну, думаю, а бокс, значит, не травматичен). Я записываю, желаю удачи, газета публикует интервью накануне сражения Ромы в Мэдисон Сквер Гарден, где Рома победил намного более взрослого и опытного супертяжа, чемпиона из Латинской Америки. Смотрю фото в интернете – а Ромочка-то наш, юный, нежный и послушный, оказался ГРОМАДНЫМ ГРОМИЛОЙ СОВЕРШЕННО ЗВЕРСКОГО ВИДА. Уважаю!

Флорида – немножко другая Америка. Климат зимой сказочный – по-летнему тепло, но не жарко. Сижу в отпуске на скамейке в парке, лень даже шевельнуться. Вдруг подсаживается гнуснейшего вида бомжара, достает свой свежекупленный ланч – жареного цыпленка и жареную картошку, – и своими с рождения не мытыми пальцами ОБДИРАЕТ КОЖУ С ЦЫПЛЕНКА И ВЫБРАСЫВАЕТ В УРНУ! Смотрит со светлой улыбкой на меня, изумленную до потери речи, и объясняет: «Холестерол…»

Говорят, в Америке у иммигрантов русский язык портится. Кто бы говорил?! Читаю совершенно российский веб-сайт с рекламой нового фильма Павла Лунгина «Дама Пик»: «Фильм поставлен по мотивам ОДНОИМЕННОГО произведения А.Пушкина». Действительно, какая, в жопу, разница: дама пик, пиковая дама… А вот еще явно из подсознания, тоже на русском веб-сайте: поет АФРИКАН Симон (в смысле, Африк Симон, но ведь и вправду из Африки).
Хотя… Знакомый по Нью-Йорку русскоязычный журналист открыл свой веб-сайт и выставил свою статью памяти Ван Клиберна с таким зачином: «Помню его на конкурсе Чайковского – молодой, красивый, с роскошной ШЕВЕЛЮРОЙ НА ГОЛОВЕ». Или еще; пожилые наши иммигранты, пережившие в детстве эвакуацию, опубликовали свои воспоминания, и вот один из них написал: «ОБРЕЗАНИЕ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРАЗДНИК МОЕГО ДЕТСТВА…»

А вот дивная русская фраза, услышанная мною от вполне американизированного дантиста: «Я не гинеколог, но ПОСМОТРЕТЬ МОГУ!»

Опять же знакомый проктолог сделал мужу моей подруги колоноскопию (кто не знает – засовывают шланг с телекамерой в задний проход и далее, как говорится, везде), вечером ему звонит, успокаивает: «Ты не волнуйся, нашли мелкий такой одинокий полип, мы ТАКОЙ ПОЛИП И ЗА ЧЕЛОВЕКА НЕ СЧИТАЕМ!»

Однако дети русскоязычных иммигрантов – это отдельная песня.
Внучка моей коллеги родилась уже в США, но благодаря бабушке сохранила прекрасный русский язык и исключительно вежливые манеры; так, звонит она как-то к нам на работу и нежным голоском говорит по-русски: «Добрый день, это говорит Женя, попросите, пожалуйста, мою любимую бабушку Галю»… Я прямо поплыла… Женя вообще-то обычно называет бабушку «моя Галя». Она настолько привыкла к необходимому присутствию Гали, без которой своей жизни не представляет, что когда ее, еще совсем маленькую, познакомили с мальчиком и долго объясняли, что, мол, это его папа, а это его мама и т.д., то Женя первым делом спросила: «А где же его Галя?» И вот в присутствии Гали внучка активно общается с подружкой по сотовому телефону, естественно, используя туда-сюда текстовые сообщения. У бабушки уже нервы не выдерживают: «Да позвони ты, наконец, и поговори нормально!» Внучка, изумленно: «Что МЫ, ИСКОПАЕМЫЕ, ЧТО ЛИ, ЗВОНИТЬ И РАЗГОВАРИВАТЬ?!»

А вот Юля, другая внучка другой подруги, вся такая хорошенькая и кудрявенькая, продемонстрировала характер нордический, твердый, по-ковбойски целеустремленный. Захотелось ей иметь маленького братика, а родители ну никак. Начала зудеть бабушке с дедушкой – не помогает. Тогда она стала плохо учиться и НАСТУЧАЛА УЧИТЕЛЬНИЦЕ, ЧТО НЕ МОЖЕТ ДУМАТЬ ОБ УРОКАХ, ПОКА У НЕЕ НЕ ПОЯВИТСЯ МАЛЕНЬКИЙ БРАТИК. Учительница повела ее к школьному психологу, Юля и психологу нажаловалась. Вызвали родителей в школу и долго внушали, в чем состоит их долг перед такой несчастной депрессивной доченькой-двоечницей. Родители сдались и родили ей братика. Теперь Юля вполне счастлива, хорошо учится, командует не только родителями, бабушкой и дедушкой, но еще и братиком, который ее искренне обожает.

Впервые я побывала в Америке в гостях и работала няней: трое деток (два года, четыре и шесть), двухэтажный дом, стирка-уборка, все дела. Младший, Ави, когда мы с ним гуляли, ужасно боялся любых собак – сразу просился на руки (Pick me up!). Решила я этого двухлетнего мужика повоспитывать и как-то говорю:
– Разве ты не любишь собачек, посмотри, вот эта какая маленькая, славная!
– Собаки кусаются, не люблю!
– А кошечек таких миленьких?
– Кошки царапаются, не люблю!
– А белочек пушистых?
– Они все время на деревьях бегают, ничего не видно, не люблю!
– А птичек?
– Птички вообще в небе летают, не люблю!
– А кого-нибудь ты любишь из звериков?
– Львов люблю!
– Но они ведь страшно рычат?!
– А зато живут в Африке, за это я их и люблю!

Мы с мужем получили возможность купить дешевую квартиру в кооперативе, где давно поселилась моя подруга и коллега. Как это прекрасно – ЕЗДИТЬ В ГОСТИ НА ЛИФТЕ! И вспомнилось мне, как мой брат говорил о своем авиационном сокурснике: «Он мой хороший приятель, А ЖИЛ БЫ БЛИЖЕ – БЫЛ БЫ ДРУГ…»

Плывем с приятельницей на корабле до Канады и обратно. Понятное дело, она взяла с собой косметические маски – жуткого вида, с прорезями для глаз и рта, прямо как в «Молчании ягнят», – и мы наклеили на себя эти страшилки в каюте, сфотографировались. А потом фотографировались на палубе, в Канаде, все такое. Одну из этих палубных фотографий я старательно обработала в «Фотошопе», всю физиономию себе разгладила; по возвращении показываю кузинке снимки в хронологическом порядке. Она изумленно смотрит на очередное мое фото, невероятно помолодевшее, и говорит: «Потрясающе, КАК ТЕБЕ ЭТА МАСКА ПОМОГЛА!»

В Италии наша экскурсия размещалась в маленьких отельчиках, часто без лифта. Когда въехали, портье спрашивает, нужен ли нам wake-up call (телефонный звонок, чтобы разбудить). Само собой, нужен. Утром раздается ЗВОНОК В ДВЕРЬ, я открываю, там стоит старенький итальянский дедушка и весело объявляет: «Вставайте, wake-up!»

А на одной внутриамериканской автобусной экскурсии меня достал дедок, проживавший в Германии по еврейской линии, а в Америку прилетевший в гости; по какому бы хайвею мы ни проезжали, он непрерывно талдычил: «Тю, шо это за дорога?! От у нас у Германии автобан так автобан, а это шо?!» Наконец, я не выдержала и вскричала: «ТА СКИЛЬКИ ТАМ ТОЙ ГЕРМАНИИ?!» Заткнулся… То-то же!

Интересно все-таки мужики мыслят и говорят, мне не понять. В бизнес-школе, где я работаю, техник по эксплуатации ксероксов, приезжающий по вызову, увидел одну очаровательную преподавательницу, и спрашивает: «Она замужем?» «Глубоко, – отвечаю, – даже четверо детей». Расстроился: «ВОТ КАК ВСТРЕЧАЕТСЯ ИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК, ТАК ЗАНЯТА!» Он ни слова от нее не слышал, только увидел – и сразу «интересный человек». Нет бы сказать честно: КРАСОТКА!

Мне в США немножко недостает военной формы: в городе ее в будни не носят, только на базах. Но зато какие здесь сами военные, хоть бы и в штатском! Даже русскоязычные отставники и ветераны обретают некую лихость! Один ветеран по имени Ефим меня всегда особенно восхищал. Осиротевший еврейский подросток стал сыном полка, всю войну прошел в разведке, специализируясь на уничтожении полицаев; после войны дослужился до генерала, вышел в отставку и усвистал в Америку. Выслушав его очередную байку, я ему как-то восторженно говорю: “Люблю я вас, мон женераль!” – а он мне этак по-гусарски в ответ: “Стар-раемся!”

Еще с прежних берегов я любила День Военно-морского флота, а здесь и подавно: ну такие красавчики в белоснежных униформах заполняют Манхэттен, глаз не оторвать! Стою я однажды после работы в очереди на экспресс-автобус, и тут враскачку приближается целая команда матросиков во главе с командиром. Спрашивают: что за очередь? Что это – Бруклин, где это? И так далее. Я старательно отвечаю. А командир меня спрашивает: «Почему вы так внимательно на нас смотрите?» Я улыбаюсь в ответ: «Да просто русский анекдот вспомнила. Внучка спрашивает бабушку, была ли у нее в жизни настоящая любовь. А бабушка отвечает: о да, ВОЕННЫЕ МОРЯКИ!» Матросики засмеялись, а командир этак зорко на меня глянул и опять спрашивает: «Это ваша внучка вас спрашивала?» Тогда уже вся очередь страшно развеселилась, но, к счастью, подошел автобус, и я уже внутри дальше краснела…

С возрастом начинаю относиться все более деловито к посмертным хлопотам: зачем взваливать на детей малоприятные решения? Итак, я хочу, чтобы меня кремировали, а пепел развеяли где-нибудь над океанским заливом (предпочитаю, чтобы меня ели рыбы, а не черви). Что же касается несоблюдения еврейских традиций, так примкну к миллионам сожженных в пламени Холокоста. Когда Мессия придет, уж как-нибудь разберется. А памятники я еще больше недолюбливаю, всю эту ярмарку тщеславия на смиренных кладбищах. И вот тут мне необычайно по душе пришлась чисто американская традиция ставить парковую скамейку в память о своих близких. Это я хочу! И надпись уже придумала: Any Ass Is Welcomed! Rimma Kharlamov (примерно: Любая задница приглашается! Римма Харламова). На этой высокой ноте я прощаюсь с вами, дорогие читатели «Записных книжек»», вкратце пережившие со мной мою смешную жизнь.

Между прочим, в нарушение всех правил я пронесла в роддом книгу “Бравый солдат Швейк” и читала ее в предродовой палате вслух. Однажды соседку акушерка уже повела рожать, а она растопырила руки-ноги в дверном проеме и просит: “НУ, погодите, я только узнаю, купил ли Швейк корову эту?!” Акушерка, выразительно кивнув в сторону ее огромного живота, говорит: “Я-ТО ПОГОЖУ, А ВОТ ОН?…”

Еще о родильном доме. Рожала со мной младшая и любимая жена одного африканского дипломата; родила девочку. А дежурная, отвечавшая родственникам по телефону, почему-то сказала мужу, что у него мальчик. Приезжает этот пылкий африканец в наш роддом с невероятным букетом и вдруг узнает, что родилась девочка! Мужик мчится в справочную, там ему говорят: ну что, ну перепутали… Он величественно обводит рукой вестибюль, где столпились белокожие родственники других рожениц, и громогласно спрашивает: «С КЕМ ПЕРЕПУТАЛИ?!»

Имя ребенку выбрали мои родители: во-первых, в честь папиного друга и учителя, академика и ученого Александра Минца, а во-вторых, близко по дате рождения ко дню святого князя Александра Невского, которого мой папа уважал больше, чем всех остальных святых: не какой-нибудь там великомученик, а победительный воин!

Ребенку нашему по имени Саша года три с половиной. В детский садик и обратно из садика идти дворами и пустырями, дорогу не переходить, все отлично. Идем домой как-то ранним темным зимним вечером, а тут мужик гуляет, держа на серьезном поводке огромную рыжую собаку чау-чау – ну чистый медведь, особенно во мраке. Ребенок (я и пикнуть не успела) подбегает к ним и вежливо спрашивает: «Дядя, можно я поговорю с вашей собачкой на собачьем языке?» Мужик обалдел слегка: «Ну, давай, я его держу!» Ребенок ОБНИМАЕТ ЭТО ЧУДОВИЩЕ за шею и что-то шепчет прямо в толстое рыжее ухо. Пошептал – и уходит себе. Собака сначала замерла (вроде обалдела), а потом аж зашлась от злости – рвется с поводка, рычит, ревет, лает-надрывается. А ребенок идет себе спокойненько дальше. Мужик еле удерживает на поводке пса своего бешеного и кричит вслед: «Эй, парень, что ты ему такое сказал, по-собачьи?!» Ребенок, не поворачиваясь, мимоходом отвечает: «МЯУ…»

Мы поначалу снимали дачу у одной уголовного вида (и словарного запаса) бабаньки, которую муж называл «пахан из Малаховки». Ребенку Саше было уже года четыре, но он категорически не хотел учиться считать. Вообще. И вот однажды я собралась на рынок и предложила этой дачной хозяйке тоже что-нибудь подкупить, а она пока посидит с нашим Сашей. Возвращаюсь с рынка часа через три, ну, может, четыре – а ребенок уже вовсю играет с бабанькой в «очко», запросто считает до 21 и даже ЖУЛЬНИЧАЕТ В УМЕ! Очень развивающая игра – карты.

Читаем вслух сказку Андерсена «Дюймовочка». Конец счастливый, Дюймовочка летает с эльфами над цветами в каких-то дальних странах. Закрываю книжку. Ребенок смотрит на меня огромными ясными глазами, полными слез, и спрашивает: «А как же эта бедная женщина?!» – «Какая еще женщина?» – «Ну, которая так хотела девочку, дочку, хоть малюсенькую?» – «А-а, ну да. У нее теперь другая дочка, тоже очень хорошая, к тому же обычного роста, так что все в порядке». – «ЕЙ, ЧТО ЛИ, ВСЕ РАВНО, КАКОЙ РЕБЕНОК, ТОТ ИЛИ ДРУГОЙ?!» А я ответить ничего не могу, только плачу и думаю: Боже мой, как ты жить будешь в этом мире с таким чувствительным сердечком, дитя мое?..

Лето, дача уже своя, совместная с родителями, братом и родителями жены брата. Ребенку Саше лет пять, а ослепительно рыжей раскудрявой соседушке (которую я прозвала Олечкой-морковочкой) на годик меньше. Гуляем. Детки чинно беседуют. Олечка-морковочка спрашивает: «Саша, мы когда женимся, где будем жить – у тебя или у меня?» Саша: «Все равно где, но моя мама всегда будет жить с нами!»

Еще один нежный детский диалог. Саша: «Оля, а давай играть, что в кустах страшный волк и его страшная волчиха, а мы их будем убивать?» Оля: «СНАЧАЛА ПЫТАТЬ!»

На следующее лето привезли на дачу трехмесячную сестричку Олечки-морковочки. Показывают ее, голенькую, в коляске, Саше: «Правда ведь, красавица?» Саша, сумрачно: «НОГИ КРИВЫЕ…»

Я долго противилась играм с оружием и не покупала Саше никакие игрушечные пистолеты-пулеметы. Однако мальчик есть мальчик: Саша в дачном лесу подбирал кривые палочки и изображал стрельбу, целясь в белок и приговаривая «Кх, пух, бах!». Вода дырочку найдет.

Дети на даче едят непрерывно и как-то необычно. Садятся обедать Саша и его двоюродные сестра и брат, Юля и Сережа, и вдруг видят, что на столе нет кастрюли с супом, да и глубоких тарелок тоже нет. Три пары изумленных глаз укоризненно смотрят на меня. Я объясняю: на обед сегодня супа не будет, будут котлеты с картошкой, оладьи с повидлом и чай. Пауза. Саша поднимает руку от имени всех троих: «А СУП, ЧТО ЛИ, НА УЖИН ТОЛЬКО БУДЕТ?!»

Все на той же даче моя мама упорно пыталась посадить хрен возле калитки, а его все пропалывали и пропалывали. Вконец отчаявшись, мама повесила табличку: «Не трогать! Здесь растет хрен!» Саша у нее деликатно спрашивает: «Бабушка, это ты в смысле, что ЗДЕСЬ И ВПРАВДУ РАСТЕТ ХРЕН, ИЛИ ЧТО ЗДЕСЬ ХРЕН ЧТО РАСТЕТ?»

После очередной разборки Саша мне говорит:
– Дедушка меня любит безумно, а ты не безумно.
Я обижаюсь:
– Почему это я не безумно?! Я тоже безумно!
– Но ведь когда я что-то делаю плохое, ты это видишь?
– Вижу, конечно.
– Во-от! А дедушка – НЕ ВИДИТ!!

Саше шесть лет, перед школой проверяем зрение. Окулист показывает специальную таблицу для детей – кружочки с хвостиками вправо-влево, вверх-вниз, ребенок должен увидеть, куда направлен хвостик. Саша про первую же фигурку говорит: «Это, вероятно, КОМЕТА ГАЛЛЕЯ…»

Саша учится в первом классе. У меня на работе договорились отправить по квартирам с подарками для детей сотрудников Деда Мороза (холостого капитана) и Снегурочку (машинистку), а секретарь партбюро вызвался развозить их (и заодно присматривать, чтобы не слишком активно бухали). Подарки родители привезли на работу загодя. Я принесла игрушечную винтовку, стрелявшую резиновыми пульками на веревочке; все молодые офицеры выстроились в очередь пострелять. Правду говорят, что мальчики от мужчин отличаются только стоимостью игрушек… И вот наконец-то приезжают гости дорогие к нам (последним в списке), вручают Саше винтовку, и Дед Мороз оглашает заготовку от нас, родителей: «Желаю тебе, Саша, в Новом году получить пятерку по чистописанию!» А Саша ему в ответ: «А вот мой собственный дедушка говорит, что В ЭПОХУ ВСЕОБЩЕЙ КОМПЬЮТЕРИЗАЦИИ ПОЧЕРК ИГРАЕТ ТРЕТЬЕСТЕПЕННУЮ РОЛЬ!»

Дед Мороз, Снегурочка и парторг долго крестились украдкой.

Игра «Что, где, когда?» во Дворце пионеров. Команда Сашиного шестого класса с ним, капитаном, во главе участвует (единственная малолетняя; остальные – от восьмого и старше). На один хитроумный вопрос Саша от лица команды ответил правильно (а другие команды вообще не ответили): кому в древние времена на Олимпийских играх вручали призы, при том, что эти призеры лично ничего не делали? Оказывается, ВЛАДЕЛЬЦАМ ЛОШАДЕЙ! А на другой хитроумный вопрос ответил неправильно, но так (по мнению жюри) остроумно, что очко засчитали. Вопрос я плохо помню, но типа того, что к какому-то шведскому королю приехал какой-то адъютант какого-то российского царя, и шведский король его спрашивает: «Какой победный путь в Россию вы бы мне указали, через…?» Правильный ответ: «Через Полтаву». Ответ Саши: «ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП!»

Еще более сложная игра «Что, где, когда?» в детском компьютерном лагере от Юнеско, где я вела проект, а Саша, уже подросток, жил и учился с другими ребятами. Две сборные команды: преподавателей (я капитан) и детей (Саша капитан), сидят за круглыми столами на разных концах сцены. Ведущий озабочен, чтобы взрослые не поддавались детям, а взрослые стараются победить изо всех сил, какие уж там поддавки. Профессор Л.Н., математик, пытается объяснить правильный ответ; жена его, Е.М., тоже математик, возмущенно его обрывает: «Не говори ничего, старый дурак, дети подслушивают!» Тогда ответ на следующий вопрос (какова форма Земли) профессор пытается показать жестами – дескать, сфера при вращении на полюсах сплющивается; жена возмущенно шепчет: «Не показывай ничего, старый дурак, ДЕТИ ПОДСМАТРИВАЮТ!»
И вот решающий вопрос: имена каких святых великомучеников-мужчин произошли от римских имен и из мужских стали женскими? Ведущий пронзительно смотрит на меня и заявляет: «Я уверен, что вы, Риммочка, наверняка знаете ответ, так что даже не пытайтесь изобразить неведение!» Конечно, уж я-то знаю: Римма, Инна и Пинна. Я даже пыталась как-то по приближении к сорока годам («Земную жизнь пройдя до половины…») вместо дня рождения праздновать именины, чтобы цифры не упоминать, однако друзья попросту стали приходить дважды – и на день рождения, и на именины. Но и Саша прекрасно этих святых знал, так что обе команды ответили правильно. И все-таки дети победили!

В это лагере детям можно было участвовать в двух проектах, утром и вечером. Саша с другом Данилом выбрали мой проект «История и практика коммунникаций» вторым: Данил заявил, что у него есть проблемы с общением, а Саша за компанию. На первом же практическом занятии Данил доказал, что уж у него-то проблем нет никаких. Нужно было познакомиться с проходящей мимо любой девочкой, которая не участвовала в нашем проекте и была не в курсе. Данил подстерег девочку, догнал, перегнал, споткнулся, упал, застонал жалобно; девочка подбежала, заахала-заохала, помогла страдальцу дотащиться до ближайшей скамейки, предложила к врачу сбегать, все такое. Данил храбро отказался, вот так и познакомились. Стоит ли после этого удивляться, что теперь у Данилы совершенно изумительная жена и три совершенно замечательных доченьки?!

В школе на новогодний утренник пришел мужик с живым удавом. Метра два. Или полтора. Здоровенный, в общем. И стал предлагать шестиклассникам с этим зверем сфотографироваться. Дети как-то немножко попритихли, и тут я перехватила взгляд Саши, полный доверия ко мне. Ясное дело, я вызвалась добровольцем. Мужик аккуратно положил мне удава на плечи, расправил и начал фотосессию. Змей я боюсь до смерти! И я ожидала, что удав этот будет вроде рыбы – холодный и скользкий. Ничего подобного: неожиданно УДАВ ОКАЗАЛСЯ ТЕПЛЫМ И НИЧУТЬ НЕ СКОЛЬЗКИМ, а чешуя ощущалась как приятная щетинка. Так что на снимке я искренне улыбалась.

Тут и Саша расхрабрился и вместе с другом Сережей взял на плечи удава, однако на фото их лица выражали восторженный ужас…
С другом Сережей связана еще одна история. Старшая сестра Сережи вышла замуж за австралийца; это были до-интернетные времена, телефонные переговоры безумно дорогие, так что оставались только письма. И вот приходит письмо, где родителям сообщается, что скоро в Москву прилетает приятель мужа и привезет фотографии и посылку. Семья аврально готовится. А в СССР сведения об Австралии все черпали из фильма «Крокодил Данди». Ждали аборигена или, на худой конец, охотника за крокодилами в дикой шляпе. А приехал белый обыкновенный мужик, правда, говоривший с чудовищным акцентом. Стол ломится; водка льется; родители Сережи на слабом английском за каждой рюмкой твердят похвалы Австралии: ах, какая прекрасная страна… ах, какие овцы… ах, какой город Сидней… все такое. Мужик постепенно наливается бордовым цветом и, наконец, взрывается: «ЧТО ВАМ ЭТА ЖАЛКАЯ АВСТРАЛИЯ?! ВОТ МОЯ РОДНАЯ НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ И ВПРАВДУ ПРЕКРАСНА!!»

К нам домой должен приехать перспективный работодатель, муж его разыскал; готовимся, я стол накрываю, а муж меня предупреждает: запомни, его зовут Анвар Вагизович, запомни – Анвар именно Вагизович, а то я тебя знаю, ты его непременно назовешь Анваром Садатовичем и скажешь, что не запомнила. Из своей комнаты выбегает ребенок Саша и возмущается: «А что тут трудного?! Запомни – ВАГИЗ ХИДИЯТУЛЛИН – и не ошибешься!» Я много чего не помню уже, но имя футболиста-спартаковца Вагиза Хидиятуллина врезалось мне в память, похоже, навсегда.

Времена такие, что пионерских организаций почти нигде нет уже, а вот в Сашиной школе есть, и даже есть старший пионервожатый, очень, кстати, хороший и активный. Саша (к моему ужасу) отказался вступать в пионеры, но на его счастье вместе с ним отказались еще четверо мальчиков – все лучшие ученики в классе, так что никого не наказали. Как-то приходит после уроков классная руководительница и объявляет: «Всю четверть пионеры будут играть в очень интересную игру, в свое государство, будут выбирать правительство и все такое, сейчас и начнем». Тут самый главный отличник спрашивает: «А не-пионеры могут играть?» Классная руководительница игриво обращается к пионерскому большинству: «Ну что, ребята, разрешим не-пионерам играть, если они очень-очень попросят?» Саша встает, со словами «ЕЩЕ И ПРОСИТЬ?!» собирает портфель – и все пятеро юных диссидентов торжественно уходят домой.

Военную игру (с участием пионеров и не-пионеров) «Зарница» Саша называл «ОЗОРНИЦА», но радостно делал газету «Боевой листок». Впрочем, его любимой книгой с детства был «Бравый солдат Швейк»… Еще о Сашиной лингвистике: когда Саша был маленьким, он говорил вместо «груши» – «ИГРУШИ», а картину «Дон Кихот» называл «ТОНКИЙ ХОД».

Телефонный звонок. Вызывают меня к Саше в школу (в очередной раз). Классная руководительница, она же преподаватель русского языка и литературы, аж задыхается: «Вы прочтите-ка, прочтите, что он написал про «Тараса Бульбу»: что все казаки злодеи и убийцы, да еще и хвастаются этим, а Тарас хуже всех, еще и сына родного прикончил!! Извольте завтра прийти после уроков сразу же!!»
Читаю сочинение Саши – все замечательно, хотя очевидно, что он просто внимательно усвоил книгу Вайля и Гениса «Родная речь». Ночью ворочаюсь, пытаюсь придумать защитительную речь на завтра… А завтра с утра звонок – она самая, классная руководительница: «Вы знаете, Римма Давидовна, вы, пожалуй, в школу не приходите сегодня. Я ночью подумала и пришла к выводу, что ваш Саша во многом прав. Просто для меня эти идеи как-то… чересчур. Впрочем, в чем-то он и неправ… наверняка, и мы с ним это обсудим… попозже… когда-нибудь». Уважаю!

Опять вызывают в школу: «Ваш Саша в присутствии девочек разговаривал матом!» Ох ты ж боже ж мой… Вечером говорю: «На тебя наехали, что ты при девочках матерился. Обычно матом выражаются люди, у которых бедный словарный запас». Ребенок указательным пальцем поправляет очки и отвечает: «Во-первых, я разговаривал с парнями, а не с девочками, а кто подслушивает чужие разговоры, тот заведомо рискует. А во-вторых, у меня И В ЭТОЙ ЯЗЫКОВОЙ СФЕРЕ БОГАТЫЙ СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС!»
Кто-то из великих сказал, что без мата русская речь превращается в доклад.

В начале перестройки чуть ли не все книги были переполнены непарламентарными словами и выражениями, видать, на радостях, что наконец-то все можно. Саша почитал-почитал и спрашивает: «Почему слово на букву Ж пишется целиком, а слово на букву Х – с многоточием? Чем одно ЛУЧШЕ ИЛИ ХУЖЕ другого?»

Кстати, о мате. Трудно описать эту сцену без дословных цитат, но попробую.
Иду я как-то в конце учебного года через школьный двор во время большой перемены. Во дворе толпы детей, из окон остальные дети выглядывают. Тут отлавливает меня Сан Саныч (учитель труда, рисования и черчения) и журит вовсю: «Как это вы, Римма Давидовна, интеллигентный человек, разрешаете Саше дружить с Данилом?! Вы знаете, на последнем уроке рисования Данил нарисовал черт знает что, я порвал рисунок и потребовал переделать, а он ПОСЛАЛ МЕНЯ В ЖОПУ! Я ему говорю: ты с ума, что ли, сошел, учителя в жопу посылать?! Ты так и отца родного, и мать родную, и бабушку с дедушкой послать в жопу можешь?!..» – и развивает далее эту мысль громко на весь школьный двор, многократно используя непарламентарное выражение бедняги Данила. Дети понемножку подходят поближе и с интересом прислушиваются, а Сан Саныч знай себе токует. Тут на первом этаже распахивается окно в кабинете директора (заслуженного учителя, между прочим), из окна высовывается сбоку голова директора и вопит еще погромче Сан Саныча: «Ты, Сан Саныч, совсем ох…ел, что ли?! Что ты, б…дь, расп…делся тут, дети ж кругом?!» – и вдруг видит меня и переходит на самый ласковый тон: «Ах, да ты, оказывается, с Риммой Давидовной беседуешь… добрый день, Римма Давидовна, душевно рады вас видеть…»

Рассказываю дома, что памятник Хрущеву на Новодевичьем кладбище семья заказала великому скульптору Эрнсту Неизвестному, и он сделал памятник из черного и белого камня, а над ним – голова цвета старого золота. Вроде как символ то ли добрых и злых дел Хрущева, то ли его удач и неудач. И тут Саша спрашивает: “А какой цвет какие дела символизирует?” И вправду – какой? Кстати, голова со временем вместо цвета старого золота стала черной…

Саша – подросток. Обсуждаем втроем, какие часы мне подарить на день рождения. Я упорно настаиваю, что хочу только механические, потому как мне лень менять батарейки у кварцевых. Саша сдержанно замечает: «Носить механические часы в эпоху кварцевых – это все равно, что пользоваться КЛЕПСИДРОЙ в эпоху механических». Как только он вышел, мы с мужем бросаемся искать в словаре слово «клепсидра»; оказывается, это водяные часы. Я устыдилась.
С годами ребенок по имени Саша становится все умнее и образованнее, так что я все чаще чувствую себя пристыженной…

***

Пришли однажды рэкетиры: стучат, звонят (дверь, естественно, открыта, но им так просто западло входить). Я иду открывать. На пороге – двое блондинистых громил ростом под потолок и один мелкий рыжий посередине; все трое – чуть за двадцать, одеты в синие шелковые спортивные костюмы с красным кантом типа генеральского на штанах. Мелкий рыжий, само собой, оказавшийся главным, спрашивает сквозь зубы: «Это издательство?» Я, с улыбкой от уха до уха, тепло отвечаю: «Да, это издательство, а я как раз редактор, так что если вы принесли рукопись, то она попадет в надежные руки». Рыжий, слегка одурев: «Рукопись?!» – и идет себе по квартире, а громилы так и держатся по бокам. Все трое дико озираются по сторонам, явно глазам своим не веря, а им навстречу то африканец в береточке, то египтянин в сапожищах, то дамочка в рваной ночнушке. Доходят до кухни, а тем временем и издатель подоспел. Его-то рыжий и спрашивает, с ужасом оглядываясь: «Вы прямо тут прямо так и жрете, что ли?!» Издатель ему безмятежно: «Ну не голодать же? А вот, кстати, и книги, которые издаем, а вот и сейф бухгалтерский , если кому интересно, настежь распахнутый, всегда пустой». Троица отвернулась и молча промаршировала к выходу. Издатель пожал плечами и вернулся к делам, ну и мы за ним. Я, само собой, в шесть ноль-ноль домой, к семье, так что о дальнейшем узнала только от очевидцев.
Ближе к полуночи снова звонок и стук в дверь. Издатель открывает. Один громила с трудом удерживает стопку коробищ с пиццами, а второй – ящик водки. Рыжий идет прямо на кухню; те «двое из ларца, одинаковы с лица» – за ним, вываливают продукты на стол, расставляют пластиковые тарелки и стаканы из тех же коробищ; а разнообразный народ в закромах квартиры ароматы унюхал и начинает просыпаться и тянуться к пище и питию. Сидят, выпивают, закусывают, беседуют, все больше о политике. Наконец рыжий, вдруг вспомнив, спрашивает издателя: «А редактор твой где?» Издатель честно отвечает: «Домой уже давно уехала». Рыжий подумал, помолчал, продолжил банкет, а потом, под утро, уже с порога, крепко обнимая издателя на прощанье, говорит ему: «Хороший ты мужик, Димыч, звони, если что… но вот РЕДАКТОРА ТЫ РАСПУСТИЛ!»

***

По дороге на работу я страстно разгадывала кроссворды: в перестройку стали выходить маленькие такие толстенькие книжечки. И вдруг обнаруживаю в одном кроссворде, что все слова, которые я могу угадать, – абсолютно неприличные. А самое обидное, что остальные неприличные слова я просто не знаю! Прихожу на работу и жалуюсь коллегам. Молодые мои коллеги, обычно погруженные с головой в интернет, сразу оживились: а нам покажите! Показываю. Они тоже не могут слова эти похабные угадать, как ни странно. Ясное дело, работа полностью остановилась, интернет закипел, по всему земному шару полетели запросы. К концу дня сдался весь русскоязычный мир на планете. Коллеги подходят ко мне. Я достаю книжечку, листаю странички с ответами и вижу: «Ответы на кроссворд номер такой-то НЕ МОГУТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАНЫ ПО ЭТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ». О, какими новыми неприличными словами наши ребята обзывали составителей кроссворда!..
А ведь все сотрудники весьма грамотными были именно в этом отношении; к примеру, наша очаровательная нежная восемнадцатилетняя секретарша – настоящая Варвара-краса, длинная коса, – в первый же рабочий день увидев, что стрелка на часах показывает цифру шесть, мгновенно оделась, провозгласила: «А ПОЙДУ-КА Я ОТСЮДА НА Х…!» – и таки пошла.

По странной ассоциации эта история напомнила мне известный филологический анекдот. На кафедре сравнительного языкознания разгадывают кроссворд. Дошли до слов из шести букв, вторая «и», означает полный крах. Все доктора, профессора и доценты додумываются только до слова «п… ец», а оно не подходит. Наконец, юная секретарша, тихо сидящая в уголке, робко вступает в игру: «Может быть, ФИАСКО?»

***

Перепал нашему издательству дивный заказ на мемуары (подарочное издание! в цветной суперобложке!) бывшего начальника Байконурского космодрома. Две тысячи экземпляров этакой красоты. И точно в договоренный день приехали к нам три полковника получать заказ. Достаю я из ящика одну из книг и вдруг с ужасом вижу одну и ту же скандальную опечатку на обложке и на суперобложке: в инициале автора вместо буквы А – буква Л!! А полковники-то уже ждут в позиции низкого старта. Я им говорю: «Так, никто не нервничает, эта беда легко поправима, сядем мы все, сотрудники, сегодня в ночь, с хорошей выпивкой и закусочкой, в хорошей компании, за хорошим разговором, и черными шариковыми ручечками проставим две тысячи перекладинок у буквы Л. Давно мы так не сиживали». Полковники переглянулись и отвечают: «Пожалуй, мы и сами так давно не сидели. Сами поговорим и попишем перекладинки за хорошей закусочкой. Грузите, ребята!»

***

Приходили публиковать свою нетленку чиновники из мэрии и других «коридоров власти», обычно не страдая излишней грамотностью или деликатностью. Один принес рукопись для маленькой брошюрки и сразу в крик: «Но только чтобы грязные руки ваших редакторов моих воспоминаний не касались!» Я спрашиваю: «А заголовка на обложке можно коснуться?» – «А что вам в моей обложке не нравится?» – «Да вот название вашего родного города пишется обычно ЕкатерИнбург, а у вас ЕкатерЕнбург». – «Не ваше дело, что там обычно пишут. Правильно – у меня!»

***

Выпивали мы однажды в той самой издательской кухне в разнородном, как всегда, обществе. И талантливый молодой преуспевающий торговец недвижимостью за полминуты провел со мной мастер-класс на тему богатства и бедности:
– Вот у вас, Риммочка, денюжек нет и никогда не будет, потому что вы их НЕ ЛЮБИТЕ!
Я возмутилась:
– Чего это – не люблю?! Люблю! Все любят, и я люблю!
– Не-ет! Вы любите их тратить, покупать что-нибудь, путешествовать, подарки дарить… А ДЕНЮЖКИ НАДО ПРОСТО ЛЮБИТЬ как таковые. Вот я их люблю – и они у меня есть. И еще будут.
И это правда.

***

Единственную за все время работы в этом издательстве, зато очень серьезную оплошность я допустила в издании изящнейшей книжки по заказу потомков Пушкина (проживающих, естественно, во Франции, но русский язык сохранивших): слева – лирика Пушкина (из советской академической Пушкинианы), справа – переводы этих стихотворений на французский. Никто в издательстве мою ошибку не заметил, а вот потомки поэта оказались пограмотнее: у нас везде в русском тексте было напечатано слово «Бог» С МАЛЕНЬКОЙ БУКВЫ! Как у академиков советских…

Легко определить, заботлива и хозяйственна ли офицерская жена: когда гусары наши приходят на суточное дежурство, то один в перерыв бегает за колбасой и булкой, а другой неторопливо открывает чемоданчик, где аккуратненько лежат и курочка вареная, и бутербродики в пергаментной бумаге, и яблочко очищенное, и термос с кофейком. Это, конечно, всех жен касается, но у офицерских как-то очевиднее.

В первые дни работы я еще почти никого не знала, а уже была приглашена на важный выпивон всего отдела у одного молодого офицера дома. Никто не хотел сидеть рядом с начальником, вот меня и подсунули, а с другой начальственной стороны сидел хозяин квартиры: во-первых, у него же банкет, а во-вторых, из-за своего принципиального жополизства. Ну, я долго думала, о чем бы заговорить, и вспомнила, что мне уже рассказали, как начальник этот лихо на гитаре играет и песни поет. Вот я и обращаюсь к нему: «Будете ли вы сегодня играть на гитаре, мне бы очень хотелось услышать?» И вдруг он страшно и непонятно взъярился: «Вы, вероятно, сочли меня клоуном?! Так вот, к вашему сведению, я не клоун, а полковник, профессор, известный ученый, доктор наук, и не собираюсь для вашего удовольствия клоуна изображать!!» Я совершенно обалдела, сижу и только глазами хлопаю. И в этот самый момент жуткой всеобщей тишины вбегает хозяин квартиры (а он мгновенно скрылся из-за стола, услышав мой вопрос) и гордо несет ГИТАРУ ОТ СОСЕДЕЙ!

Молодой холостой спортивный капитан в столовой берет на обед молочную лапшу, морковные котлеты и компот. Раздатчица изумляется:
– А ты чего это?!
– А плоть умерщвляю.
– А зачем?
– А ЧЕГО ОНА…

Другой капитан по имени Юрик прославился тем, что все у него замечательно: и сам собой хорош и умен, и престижная академия за плечами, и жена красотка, то ли генеральская дочка, то ли маршальская внучка, и детки как по заказу – мальчик и девочка… Однако не утерпел и однажды ответил положительно на приставания девочки-оператора в ночную смену. Та, поганка, заявила в партбюро. Поперли из партии, сняли звездочку с погон и отправили служить под Читу. Жена взяла детей – и вослед, как декабристка.
Прошло много лет, началась перестройка. И вдруг читаю случайно в газете, что наш Юрик собирается в губернаторы (там, на другом краю земли), и главное – пишут, что он ЗА ДИССИДЕНТСТВО БЫЛ ИЗГНАН ИЗ ПАРТИИ! Бравый такой диссидент.

Другой Юрик – новоиспеченный лейтенантик из Тульского училища, весь еще наполненный воспоминаниями учебного времени, – рассказывает, как он там впервые в баню пошел. Зима, скользко, вот он и отстал от своих. Вбегает в ближайшую дверь с куском мыла и полотенечком, сам только что стриженный, уши торчат, шинелька серенькая полами снег метет, – а перед ним открывается женский предбанник. На скамьях сидят роскошные распаренные докрасна тулячки, слегка прикрытые простынками, и громко чай из блюдечек смакуют. Неторопливо так ему: «Тебе чего, солдатик?» А Юрик им: «Тетечки, здесь НАША РОТА НЕ ПРОХОДИЛА?»

Офицеры наши говорят о любви. Ленивый старший лейтенант по имени Петро, потягиваясь, вступает: «Я не против любви, но как подумаешь, что ПОТОМ ВСТАВАТЬ, МЫТЬСЯ…»

Начальник управления Павел Григорьевич был всеми сотрудниками уважаем и любим, но сотрудницами как-то особенно пылко. Войну прошел в разведке, в девятнадцать лет (зимой 44-45 года) освободил группу французских офицеров и генералов из подвалов затерянного замка (романтично!) высокого немецкого чина, за что получил орден Почетного Легиона. Немецкий язык у него был не просто свободный, а с привкусом некоего местного говора. Организовывал всевозможные культурные события. И вот едем мы как-то большой группой на экскурсию в студию имени Грековых, садимся в трамвай – естественно, с передней площадки, – и П.Г. всех милых дам этак аккуратненько сзади подсаживает своими ладошками величиной с саперскую лопату. А дамы ПРОХОДЯТ ТРАМВАЙ НАСКВОЗЬ И ВЫХОДЯТ ЧЕРЕЗ ЗАДНЮЮ ПЛОЩАДКУ, ЧТОБЫ СНОВА ВСТАТЬ В ОЧЕРЕДЬ НА ПОДСАЖИВАНИЕ!

Кстати, об экскурсиях. Однажды П.Г. повез нас в Театр Советской Армии. Вообще-то этот театр не пользовался успехом у обычной публики, туда на спектакли все больше возили войсковые части. Первый спектакль, на который публика ломилась (за лишним билетиком стояли уже за две трамвайных остановки от театра), поставил приглашенный Михаил Левитин – по роману Курта Воннегута «Бойня номер пять». Мы с мужем, естественно, туда тоже пошли, пришли в восторг от спектакля, от громады театра в форме пятиконечной звезды и от пива в буфете. Правда, после пива я так и не нашла женский туалет, и муж решил, что не может быть женского туалета в армейском театре… Но П.Г. повез сотрудников не на спектакль, а повидать сцену и закулисье, а главное – познакомиться с замечательным артистом и обалденным красавцем Зельдиным. Боже, как он был прекрасен в свои шестьдесят! Как сейчас помню его: ярко-смуглый; ослепительные синие глаза; густые смоляно-серебряные кудри («перец с солью»), завязанные в пышный хвост; синие джинсы, голубая рубашка в синий рисунок и тяжелый серебряный перстень с синим чароитом… После этой встречи все наши офицеры повторяли его коронную фразу из какого-то, так и не увиденного нами, дурацкого спектакля: «ЖЕНА МНЕ ДОРОГА КАК ПАМЯТЬ!»

Как-то Москва задыхалась от дикой жары и смога: в области горели торфяники. П.Г. дозором обходил владенья свои (понятно, что о кондиционерах никто даже в сладких снах не мечтал). Заходит к нам в лабораторию, вмиг покрывается липким потом и командует: «Дамы могут находиться на работе в купальниках бикини, а офицерам я разрешаю ОСЛАБИТЬ ГАЛСТУКИ!»

Отпуска у многих военных были длинными, потому что время в дороге добавлялось к месячному отпуску (каково съездить в неторопливом поезде на Качатку или Дальний Восток, а?). И вот один майор в отпуске успел отрастить заметную бородку. На утреннем построении П.Г. носить бороды категорически запретил. Его спрашивают: «А усы можно?» – «Можно, – говорит, – но только ЛИХИЕ!»

И каждый сотрудник чувствовал себя польщенным, когда П.Г. предлагал ему открыть очередную водочную бутыль: «Мой лейтенант, СКРУТИ ЕЙ ГОЛОВУ!»

Кстати, об отпуске. Один офицер случайно получил путевку в город Саки, где вообще-то с помощью грязей женщины лечились от бесплодия. Вернулся в жутком состоянии и виде: худой, бледный, от ветра шатался. Зато утверждал, что НЕВЕРОЯТНО ПОМОГ СОВЕТСКОЙ МЕДИЦИНЕ.

А еще П.Г. одобрительно говорил об одном молодом шустром офицере:  “Махонький, но е…кий!”

Мы, штатские сотрудники, были все, естественно, членами профсоюза. Раз в пару-тройку лет дежурили в профкоме. Вот мне и выпало задание сделать сводку больничных листов за год: какова продолжительность болезней, какие диагнозы… Читаю один такой листок и дурею. Слева – предварительный диагноз: «Разрыв мениска правого колена». Справа – окончательный диагноз: «Разрыв мениска ЛЕВОГО КОЛЕНА». Счастье, что не оперировали…

Еще один старший лейтенант славился своей экономностью. Жене денег в руки вообще не давал: я, мол, ей и так все покупаю, а на дорогу даю проездной. Однажды в нашем мини-военторге «выбросили» колготки, зовем всех, а он говорит: я не покупаю жене колготки, мы можем себе позволить только чулки. А тут грянула денежная реформа. Старлей наш аж с лица спал: ужас, говорит, какой, по две тысячи на человека оставляют на сберкнижке – и все! Я ему: ну и что такого? Он: а остальное куда девать?! Я ему: ЖЕНЕ КОЛГОТКИ КУПИШЬ! Два года он потом со мной не разговаривал…
Однако однажды он ничего не пожалел и сделал своей очаровательной, но ужасающе близорукой жене операцию у Филатова по восстановлению остроты зрения. Встречает ее из больницы, она распахивает прекрасные синие глазищи и восклицает: «Ой, какой же ты шмендрик, оказывается!»

Работала в нашей лаборатории роскошная женщина Нина Моисеевна. Идем мы с ней как-то с обеда в преддверии Женского дня и встречаем нашего служебного сантехника, с утра уже чуток поддатого. Он ей говорит торжественно: «Поздравляю тебя, Нинон, с женским восьмым мартом!» Она слегка закокетничала: «Ах, в моем возрасте, какая же я уже женщина?» А он встал в позу рабочего при колхознице и провозгласил: «ЕСЛИ ТЫ НЕ ЖЕНЩИНА, ТО ВОЛГА НЕ РЕКА!» Уважаю.

У Нины Моисеевны были еще и роскошные ювелирные украшения. Хранила она их, естественно, на работе, в сейфе для секретных документов, а потому мы любовались ими при каждом удобном случае, когда владелица сейфа и украшений вынимала все эти злата-жемчуга проветрить и проверить: вот розовый жемчуг, его надо греть в руках, а то он чахнет; а вот бриллианты, их надо мыть с мылом; а вот цепочка платиновая, ее надо содой чистить; все такое. И как-то она достала неземной красоты комплект – черный японский жемчуг в черненом серебре, уникальная авторская работа. Мы ахнули: что же вы не носите эдакое чудо?! А Нинон отвечает: «ЧТО Я ВАМ, ДЕВОЧКА, В СЕРЕБРЕ ХОДИТЬ?»

Другая моя коллега – крупная, высокая, пышная – называла себя «Женщина из песни». Я как-то на свою голову поинтересовалась: «Из какой песни?» – и она заголосила частушку «ПО ДЕРЕВНЕ ШЛА И ПЕЛА БАБА ЗДОРОВЕННАЯ, задом об забор задела, заревела, бедная!…»

Что такое бытовой антисемитизм. После землетрясения в Спитаке мы все выстроились в очередь у медчасти сдавать кровь. Величественно выплывает главная бухгалтерша, при виде меня и Нины Моисеевны слегка приподнимает бровь и спрашивает нас: «А что, У ВАШИХ ТОЖЕ КРОВЬ БЕРУТ?»
Из той же жизни. Сидим на работе, выпиваем по какому-то поводу. Одна дамочка, всегда всем и всеми недовольная, встает, сердито заявляет: «Мне некогда!» и уходит. Другая ей вслед роняет: «Вот же злыдня, всех прямо не выносит, и евреев, и армян, и русских…» Молоденькая новенькая сотрудница переспрашивает: «А РУССКИХ-ТО ЗА ЧТО?!»

Теперь о государственном антисемитизме. История со слов доброй знакомой. Ее муж работал в Киеве заместителем генерального директора огромного научно-производственного объединения, тоже связанного с армией. И вот вызывают этого гендиректора в министерство и строго спрашивают: «Почему это у вас ОБА ЗАМЕСТИТЕЛЯ – ЕВРЕИ?» А он отвечает: «Если бы я руководил конюшней, то ВНИМАТЕЛЬНО СЛЕДИЛ БЫ ЗА ЧИСТОТОЙ КРОВИ своих лошадей!»

После субботника, когда все вымыли и вытерли, а также все выпили и закусили, кто-то из офицеров спрашивает начальника: «Ну что, может отпустим домой наших прекрасных дам?» Начальник, изумленно: «Да кто же их ТЕПЕРЬ отпустит?»

Я в молодости немедленно пьянела от любых сорока граммов алкоголя и начинала приставать к милиционерам на улице: «Командир, споем?» Ни один не отказался. Незабываемая сцена произошла после серьезной вечеринки, когда мы в ночь-полночь уже по такси рассаживались: я уже сижу в машине с несколькими из наших гусаров, а молоденький украинский милиционерчик ПОЕТ СО МНОЙ ХОРОМ, ЗАСУНУВ ГОЛОВУ СНАРУЖИ В ПОЛУОТКРЫТОЕ ОКНО! Ну не мог он не допеть…

Начальник политотдела, будучи членом комиссии по приему кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии, меня похвалил: «Ваши знания – БОЛЬШОЙ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ПЛЮС!» В аспирантуру, правда, все равно не приняли…

Кто в армии главный. Однажды зимой был страшный гололед, дорожки от метро к нашим зданиям были почти непроходимы, все падали. Однако начальство долго на наши повреждения плевало – до того трагического дня, когда упала и сломала ногу КАССИР КАССЫ ВЗАИМОПОМОЩИ. Вот тут-то призвали все наличные силы, всех молодых офицеров; они с ломами и лопатами начисто выскребли лед с дорожек и поддерживали асфальт в таком рабочем состоянии аж до весны.

Я сижу возле телефона и потому всегда первой снимаю трубку. Скучно… Мой коллега подполковник Кипочкин сидит за соседним столом. Ему часто звонит друг детства Игорь, тоже подполковник; оба сироты военного времени, суворовцы-кадеты. Игорь уже лет двадцать так оригинально шутит: каждый раз просит позвать к телефону ВОЕННОГО ПРЕСТУПНИКА Кипочкина. Однажды слышу – звонит новый начальник политотдела, спрашивает подполковника Кипочкина; не могу удержаться и негромко говорю: Володя, просят к телефону военного преступника Кипочкина. Тот вскакивает, хватает трубку и бодро рапортует: «Военный преступник Кипочкин у телефона!» – и тут же робко так: «Да, товарищ генерал… Никак нет, товарищ генерал…» Кладет трубку и в наступившей тишине смотрит на меня квадратными глазами. Еле успела добежать и спрятаться в дамском туалете.

Этот новый начальник политотдела сразу заметил, что частные машины молодых офицеров стоят на газонах в рабочее время. Приказал убрать, но не все послушались. Как-то в обед вышел, увидел чью-то тачку на газоне; попросил спичку – все начали зажигалки ему верноподданно протягивать, но все-таки и спички нашлись. Тогда толстый этот генерал присел на корточки и, кряхтя, ЛИЧНО ВЫПУСТИЛ СПИЧКОЙ ВОЗДУХ ИЗ ВСЕХ ШИН. Уважаю!

Я очень тяжело переносила беременность, меня все время тошнило. Начальник отдела поэтому на всех открытых собраниях сажал меня в первом ряду в качестве биологического оружия: когда всем уже поперек горла было слушать, я начинала от души блевать.

Вообще меня, как я теперь понимаю, нельзя было ни на какие собрания пускать: мне как-то кто-то передал какую-то записку в президиум, так я в ней по дороге КРАСНЫМИ ЧЕРНИЛАМИ все ошибки исправила. Знали бы вы, чья была записка…

У подружки в лаборатории коллега принес на работу молоденькую японскую розу в горшочке и поставил на подоконник. Ему все наперебой стали говорить, что эта роза в Москве не цветет, как всем известно. Он отвечает: а у меня зацветет, просто нужно ее любить. И вот каждое утро минуты две-три он ее публично любил: подходил к окошку и говорил, как она прекрасна, какие у нее будут чудесные цветы, все такое. И ОДНАЖДЫ РОЗА РАСЦВЕЛА.

Не так уж все и везде благостно было. Как-то в соседней лаборатории две сотрудницы поскандалили. Одна – холостячка – кричит другой, недавно разведенной: «Ах, ты, Иванова, недолго побывшая Петровой!» А та в ответ: «А ты Сидоровой родилась, Сидоровой и подохнешь!»

Я всегда с огромным трудом считала деньги. Однажды собирала на билеты в театр и дала начальнику отдела сдачу – сотню вместо десятки. Он мне и говорит: «КАК ТЫ ДЕНЬГИ СЧИТАЕШЬ, ТАК Я БЫ УЖЕ РУССКУЮ ВЗЯЛ!» Между прочим, в первый день в Америке я суперу нашей квартиры тоже дала не те типы (чаевые): вместо десяти долларов – сотню… И ведь тоже вернул мне!

Перестройка. Зарплату практически не платят. Я заявляю, что увольняюсь. Один лейтенантик вдруг вмешивается: «Чего это, я тогда тоже из армии ухожу, без Риммочки же скукота». И УШЕЛ! Получила как-то от него (уже будучи в Нью-Йорке) пару емейлов через Фейсбук – живет в Греции, бизнес у него там, стихи стал писать на греческие темы, Мандельштама читать («Бессонница, Гомер, тугие паруса…»)… Чуть позже Лора Р-штейн из соседнего отдела усвистала в Канаду; Володя Ю-н по рабочей визе – в США, в Сан Франциско, причем люди добрые говорят, что на работе он глубочайшим и редчайшим басом-профундо поет в православной церкви, а в свободное время тем же басом бесплатно поет в местной синагоге. Интересно, кто же, как говорится, в лавке остался?

Кстати, об отъезде в Америку. Я уже лет 6-7 в этом НИИ не работала, но справку надо было получить, что секретов никаких с собой не увожу. Сответствующий начальник мне дивную справку написал: Р.Д.Харламова никакими секретными сведениями НЕ ВЛАДЕЕТ И НЕ МОЖЕТ.

А самое сильное воспоминание – гос.экзамены.
У барышень из романо-германского отделения направление, соответственно, языковое: военный переводчик. У нас же, специалистов по русскому языку, профессия медицинская: медсестра гражданской обороны. Ждем в коридоре, пока переводчицы сдают. Выходит этакая францужаночка, из семинара по старофранцузскому, на букве «р» грассирует, остальное произносит с прононсом. Все ее нервно спрашивают: «Ну что, что тебе досталось?» Она, безмятежно: «Техника допгоса непосгедственно в танке фашистского «языка», взятого на пегедовой…» Дошла очередь и до нас, медсестер гражданской обороны, ну и до меня. Вхожу. Конец июня, жарища, кондиционеры только в кино показывают, комиссия за длинным столом (ровно 13 человек) расположилась в позе «Тайная вечеря» и еле дышит уже. Всякие там повязки, жгуты, уколы – это мне одной левой; теорию вызубрила так, что хоть ночью разбуди (даже сегодня), скажу, что отравляющие вещества действуют на ферменты цитохромоксидазу и холинэстеразу… Но приходит пора дополнительных вопросов. Скажите-ка, спрашивают, каковы ваши действия, если вы находите на передовой бойца с переломом ноги, а у вас при себе ни бинтов, ничего? Ломаю, говорю, сук попрямее, рву у бойца нательную рубаху на бинты, прибинтовываю сломанную ногу к суку и волоку в расположение медчасти. Задумываются. А если, спрашивают, на нем нет одежды, в том числе нательной рубахи? Я лихо отвечаю: рву свою рубаху или там гимнастерку – и далее по тексту. А если, спрашивают, вы в пустыне и там никаких деревьев или кустов нет? Ну, говорю, прибинтовываю его раненую ногу к его же здоровой ноге и волоку в расположение медчасти. Еще думают. А если, спрашивают, у него одна нога, и та сломана? А легко, говорю, прибинтовываю его сломанную ногу к моей, здоровой и волоку все туда же… Комиссия, как писал Пушкин, безмолвствует или в ужасе молчит. Наверное, до них дошло безумие ситуации: ГОЛЫЙ ОДНОНОГИЙ БОЕЦ В ПУСТЫНЕ?! Ну и война мне досталась…

Нет, впрочем, не только военная кафедра смешила: через много лет случилась такая история с моим остроумнейшим и умнейшим сокурсником. Был он родом из Одессы и звали его, допустим, Борухом. Претерпев многия горести в силу своего еврейского происхождения, он решил сына от таковых уберечь, тем более, что его жена, мама его единственного сына, – русская, так что с фамилией будет порядок. Поэтому в преддверии шестнадцатилетия сына он сменил имя на Бориса, и сын получил паспорт на имя, к примеру, Ивана Борисовича Петрова. А поскольку сын оказался еще и замечательно умным и талантливым (может, даже не менее, чем отец), то с небывалым блеском поступил в МГУ, да еще и на романо-германский факультет. И вот в апелляционную комиссию является некий подполковник и скандалит: сволочи, мою русскую дочку не приняли, а жидов понабрали тучу, сплошной жидовник – и педагоги, и студенты! А председатель комиссии (между прочим, еще нас с Борухом принимал и с тех пор не изменился ничуть, все такой же видный, с серебряной густейшей гривой и глубоким выразительным басом) ему неторопливо отвечает: «Замечу, любезнейший, что как раз в этом году к нам пришел учиться лучший абитуриент всех времен и народов, и зовут его ИВАН БОРИСОВИЧ ПЕТРОВ!»

Еще маленькое воспоминание: госэкзамен по научному коммунизму. Я этот предмет, конечно, знала плохо, но мне повезло: основной вопрос касался жизни Томмазо Кампанеллы, а я о нем незадолго до экзамена книгу прочла из серии «Жизнь замечательных людей». Ну и ответила с восторгом и блеском. Но профессор все равно почувствовал во мне слабину и стал задавать дополнительные вопросы: «Скажите, сколько в мире коммунистов сейчас?» Я уныло молчу. «Ну хорошо, целиком не помните, давайте сосчитаем. Сколько сейчас коммунистов в Советском Союзе?» Я совсем приуныла. «Да-а, знания ваши явно начетнические, а не живые!» Но пожалел и поставил четыре. Выхожу и в полном унынии докладываю ожидающим сокурсникам: «Меня обозвали начетницей…» Борух тут же нашелся: «Скажи спасибо, что не политической проституткой, как Ленин Троцкого!» Он-то все предметы знал по-настоящему…

История Боруха о его дворе в Одессе. Там стояли контейнеры для мусора только для дворника, а простые жильцы должны были по звоночку машины-мусоровозки бежать на улицу со своим личным мусором. Понятное дело, жильцы норовили потихоньку выкинуть свой мусор в казенный контейнер. Дворник стал писать на контейнерах послания жильцам, постепенно усиливая тон до отчаянного крика:
ПРОШУ ЛИЧНЫЙ МУСОР ТУТ НЕ КИДАТЬ!
ПОЖАЛУЙСТА НЕ СУЙТЕ НИЧЕГО МНЕ!
ПРЕКРАТИТЕ ГАДИТЬ МНЕ СЮДА!
ПОЙМАЮ С МУСОРОМ УБЬЮ!
СРАТЬ НА ВАШУ ГОЛОВУ!..

У Боруха было воистину одесское высокое чувство юмора (весьма далекое от воспевания шлемазловатых посетителей Привоза и прочих радостей антисемита). Реакция – мгновенная. Мы несколько лет не встречались, и вдруг вижу его в метро. Подхожу сзади и игриво щиплю его за бок. Окружающие заинтересованно присматриваются. Борух поворачивается ко мне, всем своим видом выражает глубочайшее разочарование и говорит: «А-а, это всего лишь ты…»

Группа моих сокурсников занималась изучением языка дельфинов и, заодно, обучением дельфинов человеческому языку; каждое лето они проводили в Севастополе, в дельфинарии. И убедились вскоре, что дельфины понимают людей гораздо лучше и быстрее, чем люди – дельфинов. Например. Обучают дельфинов счету. Показывают дельфину плакат с цифрой «один» и бросают один надувной мяч, показывают и бросают, показывают и бросают. Наконец, показывают плакат с единичкой и просят дельфина бросить в воду соответствующее количество мячей. Дельфин тычет носом в один мяч и сбрасывает его в воду. Все счастливы, дельфину дают рыбку. Начинают таким же манером изучать цифру «два». В результате дельфин сбрасывает в воду два мяча. Ему дают рыбку. Дельфин начинает нервно нарезать круги и выражать недовольство. Процедуру повторяют – и дельфин сбрасывает ОДИН МЯЧ! И делает это до тех пор, пока не получает ДВЕ РЫБКИ при цифре «два»!

Нам, студентам семинара по современной поэтике, невероятно повезло с научным руководителем, нашим Шефом: он не просто нас учил, но дружил с нами, домой звал, знакомил с разными замечательными людьми, а также замечательными книгами и фильмами – и так до конца своих дней, светлая ему память.

Вот я, студентка, приезжаю к нему как-то домой, а Шеф испек пирог, выставил домашнюю наливку и привечает замечательного украинского поэта и обаятельнейшего человека Ивана Д. Знакомит. Выпиваем, закусываем, говорим об умном. Зашла речь об ассимиляции народов СССР. Я, еврейка, со страшной силой выступаю за ассимиляцию. Украинец Иван Д. отвечает: «Ну, я-то, конечно, против ассимиляции, – помолчал, подумал и добавил: – РАЗВЕ ШО ЛИЧНО З ВАМЫ?!»

Я всегда была жутко аполитичная (и осталась): новости ни в газетах не читала, ни по радио не слушала, ни по телевидению не смотрела, и распрекрасно себя чувствовала. Дружила я с сокурсницей по имени Ирочка, бывала у нее дома и на даче, была знакома с ее родителями и не возникало у меня к ней вопросов, пока однажды она мне не предложила попробовать невиданную колбасу-салями. Продегустировав эту роскошь, я впервые спросила: «Ир, а кем твой папа работает?» Она ответила: «По образованию он преподаватель истории, но сейчас работает немного не по специальности». Вообще-то ее папа был тогда вторым, а в некотором смысле даже первым лицом в СССР (через несколько лет таки стал самым первым), но я-то никаких лиц не знала, кроме тогдашнего Генсека. И тут моя мама как-то смотрит телевизор и спрашивает меня: «Как Ирочкиного папу зовут?» Я сказала. Мама говорит: «Подойди, кажется, его как раз показывают». Я подошла, глянула – и в первый и последний раз в жизни устыдилась своего невежества.

Ирочка эта была редкая красотка, яркая, ведьмовская, а потому очки не носила никогда. На улице могла отличить человека от автомобиля, но с трудом. И вот входит она в троллейбус и обнаруживает, что у нее нет не только четырех копеек на билет, но вообще ни копейки! И тут большая мужская рука платит и протягивает ей билетик. Она украдкой смотрит – высокий, симпатичный, молодой, но молчит и познакомиться не пытается. Едет с ней, однако. Выходит на ее остановке, идет сзади. Молча. ВХОДИТ С НЕЙ В ПОДЪЕЗД, говорит на прощанье: «Всего доброго, Ирочка!» – и скрывается в комнате для охраны. Это сколько же лет она его в упор не видела, а ведь могла бы…

А вот другая история, связанная с ее подъездом. Мы, подружки филологические, часто у нее готовились во время сессии: родители жили на даче, а повар оставлял нам вкуснейшие блюда в большом количестве. Вот я вхожу, а дежурная бабанька с вечным вязаньем (может, она, как Пенелопа, связанное днем по ночам распускала?), которая обычно как клуша кудахтала: «Ах, вы к Ирочке, пожалуйста, проходите!» – вдруг бросается ко мне как коршун: «Нельзя сейчас в лифт, подождите!» Ну, подумаешь, мне нетрудно. А в этот момент входит совершенно отвратительного вида старикашка (маленький, даже ниже меня, но квадратный, толстый, кожа серая и вся в складках, как у носорога, щеки лежат на плечах) – и с широченной улыбкой идет к лифту, заодно прихватывая меня за плечико: «Да пусть девочка со мной поедет, уместимся! – и, уже в лифте, – если меня не боится, ха-ха!» И только по могучим черным бровям я узнала нашего дорогого Леонида Ильича лично…

Некая профессиональная ограниченность все-таки была присуща и лучшим из нас. Моя ближайшая подруга, другая Ирина, человек невероятно талантливый, яркий и неординарный, впервые побывав у меня дома, вдруг насупилась и умолкла. Спрашиваю, что случилось? Отвечает: никогда бы не заподозрила тебя в жадности, но вот у твоего папы в кабинете стоит пятитомник Мандельштама, а ты никогда даже намеком не предложила почитать!.. Я обалдела и пошла к папе искать таинственный пятитомник Мандельштама. Нашла: полное собрание трудов великого физика ЛЕОНИДА ИСААКОВИЧА МАНДЕЛЬШТАМА. Куда там великому поэту Осипу Эмильевичу, он за свою трагически и несправедливо рано оборванную жизнь и десятой доли не написал…
Кстати, филологи не знают Леонида Исааковича, а вот физики в массе своей все-таки знают Осипа Эмильевича.

Еще о поэте Мандельштаме. Решили в самом начале перестройки потрафить немногочисленным жаждущим интеллигентам и издать толстый том – «Избранное» Мандельштама. И разыграли положенное количество экземпляров среди сотрудников издательства – по справедливости, включили в список даже старенького охранника, простого малограмотного мужика, который не только о Мандельштаме, но и о Лермонтове не слыхивал. По справедливости, он и выиграл. И началось к нему паломничество сотрудников: Федор Прокопич, продай Мандельштама за столько, или за полтора столька, или за два столька… Когда цена за двухрублевый томик достигла восьмидесяти рублей, Федор Прокопич торжественно объявил: «Ни за сколько не продам, буду сам читать, может, пойму, за что люди такие бешеные деньги плотют!»

День рождения у меня в студенческие годы был не ко времени: конец мая, пик зачетной сессии. Зато самый расцвет сирени, так что из университета домой я ехала с охапками дивно ароматных веток. И вот однажды на третьем курсе стою я в ожидании трамвая с цветами как на картине Кончаловского. Подходит ко мне немолодой потертый мужичок в состоянии хронического поддатия, закуривает, долго на меня смотрит и изрекает: «Эх, лет этак двадцать назад какой бы я твой портрет с сиренью написал!» Я обиженно спрашиваю: «А что ж сейчас не хотите?» Мужичок жадно затягивается и печально объясняет: «Я, когда был молодой и красивый, стал специалистом по Маленкову, это в Полибюро был такой важный член. Я его мог с закрытыми глазами изобразить – и в профиль, и в фас, и в три четверти, да хоть раком. У меня была роскошная квартира в Доме художников здесь, на Масловке, и дача двухэтажная каменная, и машина «Волга», и жена красавица, все, короче, было. И тут Маленкова поперли. Я – туда, сюда, обратно туда, – а делать-то нечего, заказов никаких. Да и не это главное, а что я ПИСАТЬ БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ МОГУ, КРОМЕ МАЛЕНКОВА! Пишу портреты, пейзажи, мертвую натуру, а получается Маленков. Деньги кончились, жена ушла, дачу продал, в квартире уплотнили, одна комната мне осталась… И если бы стал тебя писать с сиренью твоей, то все равно ни тебя, ни сирени не вышло бы, а только Маленков, жирная его рожа проклятая, ненавижу, чтоб ему и в гробу покоя не было!» Глаза вытер, окурок выплюнул и похромал себе пешком.

А вот еще на моем третьем курсе мы купили целиком зал (весь только для нашего курса!) на дивный, изумительный, необыкновенный спектакль Марка Розовского по пьесе Семена Кирсанова «Сказание про царя Макса-Емельяна», на музыку молодого и прекрасного Максима Дунаевского. Какое это было чудо! Еще жив был сам Кирсанов, он сидел в ложе вместе с Аркадием Райкиным, и Райкин хохотал до слез, громко хлопая автора по спине. В спектакле было множество маленьких «антрактов» – с неожиданными песенками, стихами, сценками. Многие из этих «антрактов» были исполнены глубокого трагизма; например, исполнение песенки «Кихелах и земелах» Моисея Тейфа в переводе Юнны Мориц на музыку Максима Дунаевского: актер выходил все в том же в шутовском наряде, но пел так проникновенно, музыка была такая щемящая, а стихи такие искренние, что весь зал плакал… Да и в собственный текст Кирсанова вживлялись отдельные новые кусочки. К примеру, идет заседание государственного совета – что делать, коли у царя Макса-Емельяна нет детей. Царь расслабленно слушает, а потом говорит: «А давайте я вам лучше анекдот расскажу. Ежели отец – рикша, мать – гейша, то кто у них сын?» И спрашивает явно у меня лично, поскольку я сижу в середине первого ряда партера, а царь сидит на краю сцены и ногами болтает. Я заволновалась, поворачиваюсь туда-сюда: ну кто, кто сын? А царь со сцены мне говорит: «Мойша, жопа!»

Со слов подруги и сокурсницы Натальи, вышедшей замуж за одного из ведущих актеров студии «Наш дом», впоследствии ставшим широчайше известным артистом театра и кино. Наталья не только блестяще училась в МГУ, но успевала одновременно на вечернем учиться в Гнесинском институте по классу фортепиано и даже органа. А потому неожиданно пригодилась в гастрольной поездке театра. В этой поездке показывали постановку «Вечер русской сатиры», и одна сцена полностью шла под запись романса «Средь шумного бала…» в исполнении Ивана Козловского. И вдруг посреди спектакля  ИСПОРТИЛСЯ МАГНИТОФОН! Вот-вот начинать сцену – а музыки нет! Тогда Марк Григорьевич Розовский сажает Наталью эту за рояль, а сам берет микрофон – и романс прозвучал так потрясающе, что НИКТО НЕ ЗАМЕТИЛ РАЗНИЦЫ между ним и Козловским, а также между аккомпаниаторами, – ни актеры, ни публика!

Отец этой сокурсницы стал секретарем ЦК. И прошел у них богатейший концерт для членов ЦК во Дворце Съездов с участием знаменитой и страстно им любимой певицы. После концерта во время торжественного фуршета он к певице этой подходит и робко выражает свой восторг и преклонение перед ее талантом. Певица, женщина немалых габаритов, глядя сверху вниз, снисходительно спрашивает: «А ты-то сам что тут делаешь?» Он тихонько отвечает: «Ну, я тут вообще-то как бы секретарь ЦК…» Она возмутилась: «Не стыдно – седой уже мужик, а все НА МАШИНКЕ ТЮКАЕШЬ?!»

Еще о театре. Мой сокурсник и муж другой моей подруги и сокурсницы на четвертом курсе МГУ передумал и пошел учиться в ГИТИС, а в свободное время подрабатывал, выступая с актерскими бригадами в ближнем Подмосковье. Однажды участвовал в одном концерте со знаменитым попугаем Петрушей – такой огромный белоснежный красавец (Петруша, не мой сокурсник), хрипло вещавший: «Петруша хор-роший!». Научить его новым словам было ужасно трудно: его дрессировщики, супруги, по полгода ежедневно долбили ему какое-нибудь слово (причем непременно с буквой «Р»), пока Петруша удосуживался это слово повторить. И вот пошли эти супруги-дрессировщики пообедать, накрыли клетку скатеркой, а в этой же комнате остались немолодые, когда-то знаменитые братья-чечеточники. И за каких-нибудь полчаса, сняв скатерку с клетки, они обучили Петрушу чуть не десятку АБСОЛЮТНО НЕПРИЛИЧНЫХ новых слов, причем почти без буквы «Р»! Почти год беднягу (Петрушу, не чечеточников) нельзя было выпускать на сцену, пока он слова эти не подзабыл…

Студенческая гулянка. Сокурсник мужа, узнав, что там будет барышня из МГУ (всего лишь я), долго готовился, чтобы не ударить лицом в грязь. А уже прилично выпив, отважился интеллигентно пошутить и вместо традиционного «спутал х… с пальцем» попытался сказать «спутал одно место с пальцем». Однако вслух сказал: «Спутал Х… С ОДНИМ МЕСТОМ». Тоже красиво.

Станция электрички, с которой отправляемся на дачу по выходным. Пятница. Толпа ждет свой поезд. Группа работяг в оранжевых жилетах перекуривает у платформы. Вбегает типичный чеховский дачный муж с диким взглядом, по-советски обвешанный множеством сумок с продуктами, и, задыхаясь, обращается к работягам: «Э-э, а вот эта электричка, КОТОРАЯ ТОЛЬКО ЧТО УЕХАЛА, она в Румянцево останавливается?». Ближайший работяга неторопливо докуривает, гасит окурок о подошву и отвечает: «А тебе УЖЕ не один х…?»

Эпизод из той же электрички. За моей спиной сидит явно пьяноватый мужичок и все ко мне прикалывается: «Эй, красуля, покажи личико! Не боись, кругом народ!» – все такое. Через пяток остановок я не выдерживаю и поворачиваюсь к нему всем своим ярко выраженным иудейским личиком: «Ну, что?» Мужик расплывается в широчайшей улыбке: «Ой, ё… Скажи мне, ветка Палестины!…» Ишь ты, думаю, грамотей, не кого попало, а Лермонтова помянул. Уважаю.

В нашем дворе с веселым щенком бульдога гуляет серьезный хозяин в камуфляже и подает команды. Вдруг щенок подбегает ко мне и добродушно облизывает мою руку. Хозяин: «Джек, сидеть! Ты с ума сошел, что ли, ПОЧЕМУ НЕ КУСАЕШЬ ТЕТЮ?!»

Мы с мужем в отпуске в Абхазии, в городе Гудауты. В буфете у пляжа табличка на русском языке: «ТУР ХУР СКРЫ». Спрашиваю буфетчика, что это. Отвечает: «Не видишь сама – ТУРУБОЧКИ ХУРУСТЯЩИЕ С КРЭМОМ!» Или, к примеру, в местном гудаутском зоомагазине табличка странного пола: «ЦАПЕЛЬ».
(Кстати, в Москве тоже бывали проблемы с родным русским языком. В нашем гастрономе висела табличка: «Студень ГОВЯЖЬЯ». Я терпела-терпела, а потом говорю продавщице, что студень – мужского рода. Ладно. На следующий день табличку поменяли на: «Студень ГОВ»).
Из Гудаут мы решили съездить в соседний город Сухуми, посмотреть обезьяний питомник. Электричку еще долго ждать, а толпа на перроне уже собралась, у каждого в потном кулаке зажат рубль. Спрашиваем, кого ждут. А вот, говорят, скорый скоро проедет, «Москва – Сухуми». Так он же здесь не останавливается?! А за рубль, говорят, остановится. Что нам терять – достаем два рубля и ждем. Скорый притормаживает, ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ, проводники впускают всех, собирают рубли, поезд трогается и едет себе в Сухуми. Я шучу с проводником: а как насчет самолетов? Оказалось, не шутка это была. Когда мы летели назад в Москву, самолет ДВА ЧАСА ЖДАЛ одного веселого пассажира после банкета по поводу защиты диссертации.
Поехали мы как-то из тех же Гудаут к тетушке нашей квартирной хозяйки по имени Дзаква, жившей в ауле в предгорье. Дома великолепные (не одно поколение строило): перый этаж каменный, второй из бревен. Однако удобств как-то уж очень маловато, то есть ну вообще не видать; я спросила, где можно в туалет сходить, а тетушка Дзаква ответила: «Везде». Как это?! Да так, везде, а лучше всего на огороде: аул же на склоне горы, дожди все смоют, но часть удобрений останется… Зато земля потрясающая, прямо у дома растут и кукуруза, и инжир, и грецкие орехи, да все на свете, и никто ни за какими растениями специально не ухаживает: что-нибудь всегда вырастет само. За коровами тоже особого присмотра нет: утром их доят и выпускают со двора пастись на горе, и вот эти худые лохматые коровы лезут на гору боком – две правые ноги, потом две левые. Вечером они таким же манером спускаются, их опять доят и двор на ночь запирают. Ну и все. Молока они дают по литру в день. Я даже спросила, почему бы не завести хорошую молочную породу. Тетушка Дзаква ответила: «За этими голландскими неженками нужно смотреть, сено им заготовлять, а так если мне нужно будет десять литров молока в день, так я заведу десять таких же неприхотливых коров». Кур, правда, кормят. Однако тетушка рассказала, что на окраине поселились русские пожилые пенсионеры, вот они за своим садом-огородом так ухаживают, что всегда все растет и зреет. Мы пошли поглядеть. Оказалось, правда, что пенсионеры эти – украинцы (через много лет точно так же в Нью-Йорке всех русскоязычных иммигрантов – и грузин, и узбеков, и литовцев, – будут звать русскими); но огород у них был воистину уникальный. Например, на веточку под каждым завязавшимся помидорчиком был надет бумажный воротничок от гусениц, и даже был он вырезан фестончиками по краю! Неудивительно, что паттисоны у них созрели размером с дыню, огурцы – с баклажан, а случайная тыква, семечко которой занесло на навозную кучу, – не с карету, конечно, но с детскую коляску наверняка.

Севастополь в ту пору был закрытым городом, а посему чистым и красивым: женщины в белых платьях, моряки в белых кителях, везде цветут розы (как в Израиле, между прочим: земли практически нет, сплошной камень-известняк). Народ привык к самостоятельности и решал возникающие проблемы, как правило, не привлекая органы и власти. К примеру, мой дядюшка жил в микрорайоне из четырех пятиэтажек, образующих замкнутый колодец. И вот к одной морячке повадился любовник: прикатывал перед рассветом на «Запорожце» и отвратительно гудел; она просыпалась и открывала ему балконную дверь на первом своем этаже. Жильцы ему раз сказали, чтобы он их не будил, два сказали, а на третий раз, пока он услаждался с дамочкой, с пятого этажа аккуратно на жестяную крышу автомобиля сбросили огромный твердый недозрелый арбуз. Крыша «Запорожца», естественно, не выдержала, и арбуз, хрястнув, распластался на заднем сиденье. Больше мужик туда не ездил. Уважаю.
От папиной работы там была база отдыха, но чтобы оформить путевку, необходимо было не просто пройти диспансеризацию у участкового терапевта, но и принести справку ОБ ОТСУТСТВИИ ВШЕЙ. Папа сказал, что в последний раз он такую бумагу видел в 1944-ом году, разбирая немецкие документы в освобожденном нашими городе: называлась как-то вроде аусляузеншайн, то есть справка об обезвшивлении. Родители долго искали и наконец обнаружили единственную на всю Москву санитарную станцию, где давали нужную справку, на самой дальней окраине. Поехали. Сидит юная барышня. Бросает небрежный взгляд на папу (который наголо брил голову) и немедленно заполняет справку. Папа удивляется: «И все?!» Барышня лениво отвечает: «А что мне, наличие лобковых вшей у вас проверять?»
Справка в Севастополе не понадобилась.

Еще немного об отпуске. В курортной Алупке наша квартирная хозяйка интимно делится: «Обычно я беру в жильцы одиноких молодых офицеров – У НИХ КАЖДЫЙ ГОД ДИСПАНСЕРИЗАЦИЯ!»

Еще немного о медицине. Приятельницу положили в хирургию с опухолью в груди. А процедура такая: лежит она на столе, из опухоли взяли пробу на биопсию, вот женщина и ждет – будут ей опухоль удалять или, не дай бог, всю грудь. Пока суд да дело, чувствительный муж бежит к врачу со слезами: «Ах, ох, не убирайте ее грудь, я этого не переживу!» Врач на него смотрит неодобрительно и говорит: «Я не понял, мужик, тебе жена живая-здоровая нужна или титька? Если титька, то вон там у меня их целое ведро!»

Дежа вю.
Помню из детства: мама с папой собираются в театр. Папа при полном параде стоит и легонько постукивает пальцем по циферблату своих «Командирских» часов (надетых на левую руку, циферблатом к себе), а мама бегает по квартире в юбке и комбинации: «Ну где же моя блузка, только что ведь видела?!»
Через много лет. Я замужем, мы с мужем собираемся в театр. Я в полной боевой раскраске и при полном параде, пусть и штатском, стою и постукиваю пальцем по циферблату сугубо дамских часиков (однако надетых на левую руку, циферблатом к себе), а мой молодой муж бегает по квартире в брюках и майке: «Ну где же моя рубашка, только что ведь видел?!»

Пригласил меня брат на кинофестиваль. Идем, гордые, с билетами в кармане. А у входа бродит такой гоголевский кобелек-попурри на тонких ножках, ко всем подходит, пиджачок распахивает и что-то интимно шепчет. Подошел и к нам, распахнулся – а там понашиты карманы в страшном количестве и изо всех торчат билеты на фестиваль! И шипит он нам рекламно: «Рекомендую, СЕКС И ЖЕСТОКОСТЬ!!» Наврал, между прочим: шел итальянский фильм «Блеф», веселая криминальная комедия с Адриано Челентано.

Ничего никто зря не выбрасывал в те бедноватые времена. Приезжаю к подруге на дачу. А там как раз ее папа-генерал, брат-майор и штатский муж крышу чинят: все трое наряжены в странные такие майки сплошь из дырочек, на головах – носовые платки, завязанные на четырех концах узелками, а главное – в три пары старых ПАРАДНЫХ СИНИХ ГЕНЕРАЛЬСКИХ БРЮК с красными лампасами.

Впрочем, жили и выживали в однаковые времена по-разному. В подъезде над моими родителями поселилась деловая семья: он – зубной врач, она – зубной техник (что он не вылечит, то она протезирует). Однажды мама зашла к ним за каким-то «надом», а хозяева смурные какие-то, опечаленные. Мама спросила, что случилось; они объяснили, что в гостиной на столе под парчовой скатертью они всегда держали три-четыре тысячи рублей на мелкие ежедневные расходы (для сравнения: наш двухкомнатный кооператив стоил пять тысяч рублей, мы его 15 лет выплачивали), так вот эти деньги после визита уборщицы пропали. Мама сразу: а что милиция сказала, вы им звонили? Зубной техник проникновенно посмотрела маме в глаза и говорит: «Это ради сраных четырех тысяч мы будем ментов в дом пускать?!»

И тем не менее, и вот еще. . Моя подруга и сокурсница Маринка родила рано, первая из нас, так что детство ее сына Никиты пришлось на начало 70-х. Отец Маринки всю жизнь работал генеральным консулом СССР в Финляндии, в их доме, как говорится, отечественной ниточки не завалялось, так что возможности принарядить единственного внука были. И помню я, как бабушка и дедушка наряжают Никиту погулять во дворе: красные шортики, серая футболочка, красные кроссовочки, серые носочки, красное ведерко, серый совочек. Никита вышел, огляделся и… немедля бухнулся в единственную на весь двор лужу. Повели его домой, переодели: зеленые шортики, желтая футболочка, ну и так далее. Естественно, Никита тут же бухнулся в ту же лужу. Повели его домой и спрашивают: ну что теперь делать?! А он отвечает: а теперь ОДЕНЬТЕ МЕНЯ КАК ВСЕХ! Еле отыскали соответствующую его требованиям одежку, но нашли и переодели: синие сатиновые трусики, белая маечка без рукавов, черные сандалики… И счастливый Никита долго, спокойно и чистоплотно играл с детками, одетыми точно так же.

Всем нам постоянно и успешно промывали мозги. Соседка как-то возмущается: в детском садике, куда ходит ее младший сын, велели всем деткам на день рождения Ленина повесить на груди его портрет на красной ленточке, причем чтобы размеры были стандартные: портрет – пять см в диаметре, а ленточка – 50 см длиной. Возмущается она, но тут же добавляет: «Так у всех Ленины старые, противные, а мы вырезали портрет маленького, кудрявенького, хорошенького Ленина, НАШ ЛЕНИН БЫЛ ЛУЧШЕ ВСЕХ!»

Детский сад – колыбель человечества… Моя коллега сама очень высокая, и муж очень высокий, и ребенок у них с малолетства очень высокий, – но все они очень мирные люди. И вот когда их четырехлетний сын пошел в детский садик, то что ни день возвращался то с фингалом под глазом, то с царапиной во всю руку, то хромая, и все это – дело рук мальчика из их группы, Подопригоры. Они сначала пытались уговорить сына дать Подопригоре сдачи, но ребенок ни в какую: драться вообще не могу, а Подопригору боятся и дети из старших групп и даже воспитательницы. Тогда они пришли в садик днем, сразу после «тихого часа», чтобы уж наверняка застать рокового Подопригору. Детки сами одеваются, а воспитательница бежит откуда-то сверху, держа в руках пару старательно высушенных колготок. Наконец, из спальни неторопливо, вразвалочку выходит сам Подопригора – МАЛЮСЕНЬКАЯ КОЗЯВОЧКА, меньше всех в группе и раза в два мельче сына моей коллеги. Выходит, молча озирает окружающих (а воспитательница, льстиво заглядывая Подопригоре в глаза, подает ему сухие колготки), на мгновение останавливает тяжелый взгляд на моей коллеге с мужем… И эта пара родителей молча пятится и уходит. И больше никогда сыну советов не дает. Хотя почему-то Подопригора больше их сына не обижал.

Личность всегда проявляется. Знакомая поехала в Индию, в ашрам (уже после перестройки). Вроде вся такая духовная, однако чувство юмора никуда не девалось, вот и рассказывает: «Там все стремятся достичь состояния КУНДАЛИНИ, высвободить могучую сексуальную энергию. А на самом деле проще не бывает: покажешь на улице доллар, так вся толпа впадает в страшное неистовое кундалини!»

Незадолго до рождения сына мы «расширились» в своем же кооперативе: переехали в двухкомнатную квартирку вместо однокомнатной. Прежде там жила некто Галя – валютная проститутка, заодно приторговывающая валютой. И стали нас навещать разнообразные мужики – поодиночке и группами, – с вопросом, где же Галя. Я открывала дверь – дурная от бессонных ночей, взъерошенная, халат на груди протек молоком, – и автоматически монотонно зудела: «Галя отбывает срок в женской колонии номер такой-то, в Куйбышевской области». Однажды открываю – и обалдеваю: стоят рядком абсолютно роскошные красавцы-брюнеты в длинных кожаных пальто и длинных белых шарфах, держат огромный букет роз, шампанское и коробищу конфет и при этом поют чистейшим грузинским многоголосием: тари-тари-ят-та-тари-та… Позже я сообразила, что это был знаменитый вокальный ансамбль, да что уж теперь. Увидев меня, замолкают в растерянности. А я стою в дверях и долблю все то же: «Галя отбывает срок в женской колонии номер такой-то, в Куйбышевской области»… Ушли. А в другой раз у дверей стоял ма-аленький мужичок крайне северной народности в о-очень большой пыжиковой шапке и с о-очень широкой улыбкой (позже я сообразила, что это был знаменитый певец), я ему снова: «Галя, то-се, ля-ля-ля», а он мне: «А ТЕБЯ КАК ЗОВУТ?»
Вечером рассказываю мужу, а он мне рассудительно: «Понимаешь, МУЖИК ВЕДЬ УЖЕ ПРИШЕЛ!»

Наши соседи купили автомобиль, вроде «Жигули». Совсем другая жизнь, другой мир, другими людьми себя почувствовали. Решили на этой новой машине поехать отдыхать в Прибалтику, а потому попросили меня сшить чехол из огромного куска брезента. Я долго кроила, быстро сшила и даже отнесла в химчистку пропитать чем-то водоооталкивающим. Уехали соседи, через месяц вернулись и рассказывают: «Риммочка, так в этих кемпингах такие чехлы у людей, не представляете – красочные, разноцветные, нейлоновые, стеганые… но УКРАЛИ ТОЛЬКО ТВОЙ!»

Лето, жара в Москве кошмарная. Мне за сорок уже, национальность издалека видна. Тащу постельное белье в прачечную, две сумищи в двух руках. Навстречу мужик – пьяноватенький, но в себе. Спрашивает: «Девушка, а девушка!» – и я так сразу подтянулась вся в струночку и с улыбкой: «Простите, вы мне?» – «Ну а то. Это, что ли, улица академика Островитянова?» – «Ах, нет, это улица академика Арцымовича». Опечалился мужик и сам себе бормочет: «Ну я мудак, ну я НАШЕЛ, У КОГО СПРАШИВАТЬ…»

Еду в гости в жутко переполненном автобусе. Долго еду. Людей не вижу, слышу голоса впереди. Пожилой мужчина укоряет: “Как не стыдно, молодой, здоровый, сидишь, а женщина стоит, пожилая, тебе в матери годится!” Молодой голос отвечает: “А сам что тогда сидишь, матери место не уступишь?” Пауза. Пожилой, задумчиво: “Ничего, корова такая, постоит…”

В нашем кооперативе была заметная дворничиха – огромная, краснолицая, налитая водкой скифская баба; весь день величественно восседала на драном стуле у подъезда. Нашу семью уважала, поскольку у нас от праздника до праздника вечно оставалась недопитая гостями выпивка, которую мы ей в минуту ее жизни трудную скармливали. Однажды она так сидит и кричит мне: «Слышь… как тебя… Римк… подь сюда! У нас тут люди грят – мол, явреи, явреи… А я им – а знаете, грю, ЕСТЬ ТАКИЕ ЯВРЕИ, ЧТО ПОЧТИ ЧТО НЕ ХУЖЕЕ РУССКИХ!!!»
Ну, спасибо, родная, не побрезговала…

В эту же пору я в будни по вечерам сидела дома одна: мы с мужем брали отпуск по очереди и все лето пасли ребенка на даче. Вдруг прорвало кран. Вызываю сантехника. Приходит молодой, нарядный, быстро все чинит и… приглашает меня на завтра утром на пляж! Я ему честно докладываю, сколько мне лет и как я глубоко замужем, на что он мне так же честно отвечает: «А Я КАК БАЛЬЗАК – В ЛЮБВИ НЕРАЗБОРЧИВ!» Видимо, выражение моего разинутого рта было очевидным, так что парень счел нужным пояснить: «Мы в Бауманском институте народ начитанный!»

Один наш молодой сосед учился в театральном. Рассказывает, что после экзамена увидел своего профессора, замечательного артиста Олега Павловича Табакова и радостно приветствовал: «Здрасьте, АНТОН Палыч!» Табаков изогнул бровь: «Что это вы, друг мой?» Тот: «Ах, извините, это я историю чеховского театра сдавал!» Табаков ему спокойно замечает: «Счастье мое, что не историю партии…»

На площади между нашим домом и вьетнамским рестораном «Ханой» воздвигли единственный в мире памятник Хо Ши Мину (Хо Ши Мин завещал не строить ему памятники нигде и никогда, а если кто хочет увековечить его имя, то пусть строит больницу или детский дом, к примеру. Весь мир уважал это завещание, а Советский Союз, как всегда, наплевал). На огромной медной вертикально стоящей круглой тарелке высекли такое же круглое лицо вьетнамского вождя, а перед тарелкой поставили статую: в позе низкого старта приподнял голову в повязке вьетнамский крестьянин. Спрашиваю у работяг-каменщиков: это, вообще, кто? Отвечают: это Хо Ши Мин, а ПОД НИМ ЕГО РАБ!
Между прочим, в пору перестройки «Ханой» переименовали в «Рокки», но кухня осталась прежней и предлагала острую свинину с капустой и что-то вроде пельменей с той же свининой и той же капустой. Я подумала: интересно, если это в честь киношного боксера, то, что ли, морду бьют посетителям? Оказалось, там тайное казино, так что никакого мордобоя, а зато сплошные менты.

Знакомая поехала в Индию, в ашрам (уже после перестройки). Вроде вся такая духовная, однако чувство юмора никуда не девалось, вот и рассказывает: «Там все стремятся достичь состояния КУНДАЛИНИ, высвободить могучую сексуальную энергию. А на самом деле проще не бывает: покажешь на улице доллар, так вся толпа впадает в страшное неистовое кундалини!»

В нашем доме жили иногда герои и ветераны, но большей частью вдовы героев и ветеранов. Вот я как-то к такой соседке – вдове героя гражданской войны – захожу, а у нее над кроватью невероятная картина висит (огромная, тяжеленная, в золоченой раме): «Смерть Буденного». Лежит, значит, маршал Буденный в бязевом бельишке на железной кровати на веранде какой-то; марлевые занавесочки на окнах по ветру развеваются. Вокруг, понятное дело, толпятся прочие маршалы и генералы того времени. А ординарец Буденного ведет в поводу его ЛЮБИМОГО КОНЯ – прямо по веранде, к кровати… И тут соседка рассказала, как Буденному велели позировать для другой официальной картины, что он весьма не любил. Позировал Буденный сидя на стуле, а художник выбрал лошадку по фотографии, какая покрасивее, и дорисовал коня вместо стула. Принес картину маршалу на утверждение. Тот как глянул – и аж зашелся: «Ты, вражина, зачем меня на Климкину кобылу усадил?!» Поскольку Буденный лошадей помнил несравненно лучше, чем людей, то сразу распознал под собой боевую лошадку Климента Ворошилова… Вообще-то я на удивление хорошо знала всех своих соседей по подъезду: когда ввели продуктовые талоны на сахар, сигареты, водку, то меня выбрали ответственной. Я стала было отказываться, а соседки мне говорят: во-первых, у нас склероз, мы все перепутаем, а у вас пока склероза нет; во-вторых, мы тут все в ссоре, хотя и не помним, почему, но друг дружке все равно не доверяем, а вам пока доверяем. Вот я и отслеживала: раз в месяц ходила в ЖЭК за этими талонами; внимала дням рождения, как кому 16 исполнится – так сразу требую талоны на водку и сигареты (валюта! Две бутылки водки – машина навоза на дачу!). Так и задружилась со всеми.

Познакомилась я как-то с давнишним другом моей коллеги – натуральным разведчиком. Дома бурно делюсь с мужем впечатлениями: «Теперь он, конечно, старый и глухой, а был боевым таким шпионом, в него даже ТРИЖДЫ СТРЕЛЯЛИ В УПОР!» Муж, задумчиво: «Трижды? Вполне МОЖНО ОГЛОХНУТЬ…»

Стоим с мужем и кучей другого народу на автобусной остановке. Рядом стройка; весь забор облеплен объявлениями, написанными и напечатанными. Читаю: «Продается НАТУРАЛЬНОЕ пальто из ПОДКОТИКА».
Вообще после перестройки это был целый мир – объявления. Стали выходить целые газеты и журналы, наполненные только обьявлениями на непривычном русском языке. Например: «НЕПЕРЕБЕСИВШИЙСЯ ПОЛТИННИК ищет горячую девчонку». Значит, мужик пятидесяти лет сильно недогулял…

Я лично к медицине отношения не имею, однако обнаружила и поименовала два синдрома. Первый – «синдром Ноя»: человек что-то уникальное знает и умеет, может многим помочь, но не может остальных в этом убедить (того самого древнего Ноя вообще только жена и сыновья слушали, а более никто, и вот результат). Второй – «синдром Леб-ец»: по фамилии нашей участковой докторши. Она как только меня видела, сразу начинала неудержимо хохотать. Я еще ни слова не сказала, а она уже заливается. Может, каждый раз вспоминала мою старую шутку при нашем знакомстве?

Незабываемое. Моя подруга Наталья на девятом месяце беременности въехала в новый кооператив. Последний четырнадцатый этаж, на застекленную площадку перед лифтом выходят двери шести квартир, горы упаковок и коробок, лифт еще не работает, телефонов еще нет. И вдруг как-то утром Наталья почувствовала запах дыма. Открывает дверь на лестничную площадку – а там не продохнуть! Все соседи на работе. Бежит на балкон, мечется, кричит «Помогите!»… и вдруг молодой человек на тротуаре увидел ее и вроде как понял, что нужна помощь. ВБЕЖАЛ ПО ЛЕСТНИЦЕ НА ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ, ВЫБИЛ НОГАМИ СТЕКЛЯННЫЕ ДВЕРИ, ЗАТОПТАЛ ДЫМЯЩИЕСЯ КОРОБКИ, ВЫСАДИЛ ДВЕРЬ В ЕЕ КВАРТИРУ, ВЫБЕЖАЛ НА БАЛКОН, ПОДХВАТИЛ, ОТНЕС В КОМНАТУ. Дал водички попить, спросил, не вызвать ли врача, узнал рабочий телефон мужа, чтобы ему сообщить. Извините, говорит, если вы в порядке, то я побегу, а то у меня утренний спектакль в цирке. И только после его ухода Наталья сообразила, что это был великолепный, потрясающий, разнообразно талантливый артист цирка Леонид Енгибаров. Конечно, она бы его по цирковым представлениям не узнала – он же был на арене в клоунском гриме, – но, на наше счастье, Леонид и в кино снимался, в частности, в гениальном фильме «Тени забытых предков», там он без грима совсем. Он там играет глухонемого пастуха, который жестами говорит больше и нужнее, чем все слышащие…

Многое теперь нужно объяснять тем, кто не застал тогдашние времена, и поэтому им вовсе не смешно и вообще непонятно. Мы, к примеру, считали необычайно остроумным то, что сокурсника мужа ЕГОРОВА все называли КАНТАРИЯ, поскольку символом окончания Великой Отечественной войны стал миг, когда красноармейцы Егоров и Кантария водрузили знамя Победы над рейхстагом. Это теперь уже неизвестно, кто водрузил и что водрузил, а тогда все точно знали и потому так шутили.

А вот еще своеобразная шутка того времени. В агитбригаде и в компании моего брата все были страшно музыкальными, кроме одной девочки Нинки, у которой просто на удивление не было ни слуха, ни голоса. Поэтому ее прозвали КЛАШКОЙ, в честь знаменпитой и любимой в поколении наших родителей певицы Клавдии Шульженко.

Цивилизованный мир постепенно становится все более схожим в разных странах. Так, Женя, приятель и одноклассник моего брата, человек яркий и талантливый, мог читать только то, что ему интересно, а более ничего. Я однажды видела, какую толстую книжку Женя с упоением читал в дачной электричке – о том, как делали дамасскую сталь. Оказывается, это было невероятно трудоемким и времяемким делом: вытягивают пару-тройку сотен тонких стальных проволок, а потом их холодным молотом сковывают все вместе и расковывают в плоскую пластину – будущий меч. Поэтому на дамасской стали под определенным углом света видно как бы кружево… В США это сочли бы расстройством под названием «дефицит внимания», а в СССР учителя говорили, что Женя ленится. С трудом он окончил школу и с радостью пошел рабочим на опытное производство в серьезном НИИ. Деньги получал тоже серьезные: допустим, он полгода вытачивал какую-нибудь одну-единственную деталь для какого-нибудь синхрофазотрона, но это была уникальная, дорогущая, единственная в мире деталь. И вот Женя женился; жена – учительница, а потому потребовала, чтобы он продолжил образование. Закончил он техникум и стал бригадиром; зарплата уменьшилась вдвое. Жена Жени продолжала давить, пока не поняла, что став инженером, он совсем обнищает. И тут грянула перестройка! Женя открыл свой личный малый бизнес: вскрывал разнообразные двери и дверцы по вызову тех, кто потерял ключи. Я ласково называла его «медвежатником». Напророчила… Однажды Женю срочно вызвали в недавно открывшийся банк, один из крупнейших в России. Они за безумные деньги купили швейцарскую сейфовую комнату, «вольт»: стены – из базуки не прошибить; дверь в полметра толщиной, между двумя дюймовыми стальными листами напичкана тончайшей электроникой, ездит по полукруглым рельсам. Гарантия, само собой, бешеная. Естественно, бухгалтерша с помощницей там с непривычки захлопнулись, а электронику заклинило, не открывается никак. Воздуха внутри – на четыре часа. А дальше пошло прямо как у О’Генри, только без печали. Президент умоляет Женю: откроешь за четыре часа – заплачу две тысячи долларов. Женя пару минут поковырялся в этом хозяйстве и легким движением руки дверь распахнул. Наружу вывалились досмерти напуганные женщины, заранее задыхаясь. Президент начал Женю обнимать и благодарить – и вдруг остановился: «Слушай, мужик, – говорит, – а ты можешь еще раз открыть вот так вот? Я запишу на видео и слуплю с этих швейцаров наглых столько, что банку на год хватит, а тебе заплачу десять тысяч». Так и сделали: сбегали в ближайший магазин, купили видеокамеру, бухгалтерша с помощницей, тяжело вздыхая, влезли обратно и захлопнулись, Женя вновь слегка поковырялся и торжественно распахнул дверь эту тяжеленную и величественно принял заграничные наличные. Стал знаменитым, купил дачу и жил как цивилизованный бизнесмен, а также талантливый законопослушный медвежатник.

Папа дружествовал с замечательной Еленой Сергеевной В. – математиком, профессором, ученым, писательницей и вообще умнейшим и остроумнейшим человеком. Однажды во времена яростной борьбы с космополитизмом (тоже, поди, не все нынче знают, с кем это боролись) на лекцию к Елене Сергеевне явился партийный проверяющий и через несколько минут злобно спросил: «А чего это вы список пишете не с русскими а, б, в, а с латинскими буквами?!» Елена Сергеевна мгновенно ответила: «Это еще что, вот я сейчас буду писать АРАБСКИЕ ЦИФРЫ!»

Познакомились мы с мужем на даче с соседкой по имени Белла Иосифовна, умницей и «очей очарованье», несмотря на возраст. Высокая, статная, жгуче-черноглазая, она нам рассказывала, что совсем юной вышла замуж за инженера-строителя, родом армянина, а таковые немногочисленные специалисты высоко ценились советской властью во времена начала индустриализации. Для инженерских жен тоже часто устраивали какие-нибудь мероприятия или давали ответственные задания. И вот однажды должен был быть какой-то грандиозный митинг на Красной площади, а на трибуне стояли все советские вожди во главе со Сталиным. Самой красивой инженерской жене Беллочке выпала честь поднести букет именно Сталину. Взбежала она на трибуну и… чуть не расплакалась: мелкий вождь не доходил ей и до плеча; глаза узкие, желтые; лицо грубое, пористое, рябое от оспы; рука сухая, нога хромая… Я, говорит, по молодости ужасно хотела к видному собой наркому Молотову поближе оказаться, но вот не дали, подсунули противного этого Сталина. Ну, ничего, говорит, так тоже неплохо получилось: мужа-инженера не посадили, сын стал знаменитым академиком, внуки то ли в Гарварде учились, то ли в Оксфорде… Я спрашиваю, причем тут Сталин и Молотов? А Белла Иосифовна мне отвечает: «Ну, одно удовольствие в жизни пропустила – с Молотовым не познакомилась!»

А как творчески выкручивались! Я работала летом в детском компьютерном лагере от Юнеско, а моим ассистентом был Дима, очень талантливый второкурсник из МИФИ. Приезжаем в лагерь; бухгалтерша объявляет, что назавтра все студенты должны принести ксерокопию студенческого билета, не то придется платить налоги с зарплаты. А Дима, как на грех, забыл студбилет дома. Но не сдался: вечером после занятий пришли мы в компьютерный класс, болельщики тоже собрались, – и Дима, отсканировав чужой студбилет (другой город, другой вуз, другой студент и другой декан) и свою фотографию, сварганил из них идеальное изображение якобы своего студбилета, тончайше уделал подпись декана и даже печать МИФИ, распечатал – ну прелесть. И наутро отдал бухгалтерше, пока остальные стояли в очередь на ксерокопирование своих истинных документов. Возвращается бухгалтерша из города, вся кипит: ксерокс в лагере ужасный, у вас у всех сплошная грязь и чернота вместо копий, вот ТОЛЬКО У ДИМЫ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ КОПИЯ, ВОТ ОН И НЕ БУДЕТ ПЛАТИТЬ НАЛОГИ, а вы все будете!

Жена младшего моего братика имеет огромный – и успешный! – опыт организации ремонтов в квартирах. Так вот она говорит, что главное – это помнить: ВСЕ СВОЛОЧИ!

Муж защитил диссертацию, готовимся к банкету. Времена андроповские, безалкогольные. Входим в винный подвальчик, тащим чемоданчики и сумку на колесиках. За прилавком здоровенная халда в грязном белом халате (продавщица), по бокам ее два мелких тощих испитых мужичка в грязных синих халатах (грузчики). Халда спрашивает нас презрительно: «Ну, чего берем, водички сладкой, что ли?» Мужички льстиво подхихикивают. Муж, как всегда, с отменной вежливостью разворачивает спич: «Будьте добры, нам, пожалуйста, десять бутылок молдавского коньяку, десять бутылок сухого или полусухого белого болгарского, десять бутылок полусладкого красного грузинского и водки…» Прерывается, обращаясь ко мне: «Может, возьмем «андроповку», все-таки подешевле? Витя именно ее ставил на своем банкете!» Я, возмущенно: «Нет уж, берем подороже: про Витю твои коллеги скажут, что он просто жадный, а про тебя – что у тебя жена жидовка!» Тогда муж вновь обращается к продавщице, продолжая: «…и, окажите любезность, десять бутылок вот этой водки, что подороже!» Во все время его спича халда и ее мужички постепенно вытягивались по стойке «смирно» и верноподданно ели нас глазами. Единожды в жизни нашей…
А водку-то, между прочим, мы зря брали: во-первых, ее сразу всю выпили, а пока не выпили, никакого другого алкоголя и не пробовали, а во-вторых, под водку сразу скушали весь форшмак из селедки, а потом уже просто мели все подряд, не замечая моих кулинарных изысков типа телятины «под шубой».

О дурном влиянии по части алкоголя. Попала я как-то в о-очень приличный ресторан в о-очень приличной компании, заказавшей о-очень приличное шампанское, называется какой-то там «Брют». Совершенно сухой, собака. Ужасная кислятина. Все сидят, чинно полизывают бокалы свои, неторопливо беседуют. Я тихонько прошу официанта принести сахарницу; он удивляется, но приносит. Беру я оттуда ЧУТЬ НЕ ПЯТЬ КУСКОВ РАФИНАДА, ПЛЮХАЮ В БОКАЛ И РАЗМЕШИВАЮ. Здорово! пузырики! А на вкус – прелесть как славно. Ну, думаю, сейчас меня отсюда попросят… И вдруг все-все протянули руки к моей сахарнице, наплюхали рафинад к себе в бокалы и и стали открыто наслаждаться!

Бабушка, мамина мама, меня упорно кормила ненавистной манной кашей, впихивала любыми способами: «Ложечку за Ленина, ложечку за Сталина, ложечку за Климент Ефремыча Ворошилова, ложечку за Лазарь Моисеича Кагановича…» – короче, я в ту пору все Политбюро знала наизусть и относилась к ним с таким же отвращением, как и к манной каше. А в конце кормежки, когда я совсем уж давилась, бабушка призывала тяжелую артиллерию: «А теперь ложечку за папу и ложечку за маму!»

Бабушка страстно мечтала выдать маму за папу. Когда мама собиралась на свидание, бабушка ее внимательно оглядывала и советовала: «Бэлла, накрась губы, он все-таки майор!» А когда родители уже были женаты, бабушка советовала маме: «Бэлла, ты должна утром днем и вечером благодарить Б-га за такого мужа, тебе не по заслугам посланного!» И, конечно, бабушка страшно хвасталась любимым зятем перед соседями. Например, он просила папу его майорскую зарплату в военной академии брать рублями, трешками и пятерками, распихивать мятые сокровища по карманам, а дома вываливать на стол гору этого добра. Тут бабушка, естественно, под каким-нибудь предлогом звала соседку по коммунальной квартире, чтобы та восторженно и завистливо разинула рот…

Теперь я понимаю, что почти всю жизнь жила в теплице, не соприкасаясь с окружающей реальностью. Прибегаю домой как-то и спрашиваю маму, что означает слово на букву Х, написанное мелом на асфальте. Мама, не дрогнув, спокойно отвечает: «Это у нехороших мальчиков пипка». Спрашиваю тогда: «А у хороших это что?» – «А у хороших так и есть – пипка». Думаю, я свою маму совсем не знала тогда, будучи сугубо папиной дочкой; мама всегда была такая строгая, сдержанная, праведная. А вот однажды, когда папы уже не стало, на торжественном застолье произносил бесконечную речь друг моих родителей, и вдруг мама мне шепчет: «Наверное, он хороший любовник». Я, обалдев, спрашиваю: «Почему это?!» – «Долго не кончает…»

Сижу, читаю книжку. Папа спрашивает:
– Ты что читаешь, физику?
– Нет…
– А что тогда?!

Папа жил перед войной в украинско-еврейском местечке / деревне, где, между прочим, не было тогда никакого антисемитизма: украинцы доили еврейских коров по субботам, а евреи – украинских коров по воскресеньям; батюшка дружил с раввином и каждую неделю играл с ним в шахматы. Бабушка объяснила маленькому папе, что к батюшке нужно относиться с уважением, как к раввину, и папа при встрече с батюшкой снимал шапчонку и, сияя, голубыми глазищами, приветствовал: «Здравствуйте, батюшка, с уважением!» Там папа сначала учился в крохотной сельской школе, где все классы находились в одной и той же комнате, а все уроки вел один и тот же учитель, он же директор школы, Никифор Матвеич. Позже, в старших классах, папа ходил за семь километров в другую школу, в другой деревне. С трех лет пас гусей. И тем не менее свободно знал не только идиш и украинский (русский тогда еще не знал), но также немецкий (который в ту пору везде в СССР учили: как всегда на Руси, прежде всего учат язык потенциального противника) и даже несколько экзотический английский. Переписывался с великим популяризатором науки Яковом Исидоровичем Перельманом. Сам собрал детекторный радиоприемник и связывался со всем миром, получая карточки подтверждения; например, была у него карточка Абдаллы ибн Хусейна, тогда эмира, а после войны короля Иордании. После школы поступил в Москве одновременно на дневное отделение Института связи и на вечернее – в ИФЛИ (института философии, литературы и истории). Прошел финскую войну и Отечественную, а потом закончил академию, стал доктором наук, профессором, заслуженным изобретателем и академиком двух академий.
Это я к тому, что вода дырочку найдет, не погубит человека трудное детство, было бы стремление, ну и ум, конечно.

Интересуюсь на уроке истории, как это Александр Македонский грек, когда Македония в Югославии? Мне объясняют: у Александра была Древняя Македония, а в Югославии – просто Македония, и там живут потомки не древних греков, а древних славян. Ну ладно. Прошло страшно много лет, уже и Югославии никакой нет, а зато Греция нынче судится с Македонией из-за названия, и вообще Александр, оказывается, не совсем даже грек… Так я права была, что ли, в своем недоумении?

Верчусь перед зеркалом. Мама сдержанно замечает: «Теперь ты видишь, что ты должна очень хорошо учиться?»

Только однажды в детстве (и в жизни) я сделала карьеру: в пионерском лагере меня назначили командиром отряда. Увы, недолго я продержалась на высоком посту – минут пятнадцать, с момента моего назначения на утренней линейке и до торжественного входа нашего отряда в столовую на завтрак. В ту пору пионеры всюду ходили, дружно голося строевую песню типа «К нам в отряд, к нам в отряд приходит лучший друг ребят, вожатый наш, он токарь ма-ла-дой!» или речовку типа «Раз-два, Ленин с нами, три-четыре, Ленин жив, выше ленинское знамя, пионерский коллектив! Будь готов – всегда готов! Будь здоров – всегда здоров! Бодрые, веселые, всегда мы тут как тут, пионеры-ленинцы, ленинцы идут!» А тут по моей командирской инициативе мы лихо промаршировали по лагерю, громко распевая песню из свежего кинофильма «Человек-амфибия»: «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино! Там, под океаном, трезвый или пьяный, не видно все равно!..» Шли, однако, замечательным строем, да и пели классно. Но мне это не помогло.

Дед мой, папин папа, был весьма привлекателен: правильные черты лица, серо-голубые глаза, пенсне (перешел на очки только в старости), мускулы железные (зарядку делал с эспандером на ПЯТЬ ПРУЖИН); говорил при всем том с ужасающим идишистским акцентом. Не представляю, как это он в юности служил в Первой конной у Буденного, махал шашкой и кричал: «Уг-г-га!» Там он и с бабушкой, девятнадцатилетней революционной фельдшерицей, познакомился; а деду только исполнилось восемнадцать. Буденный даже был посаженым отцом на их «красной свадьбе».

Мой папа родился морозной зимой двадцать первого года, когда бабушкин госпитальный бронепоезд остановился в городе Гомеле. На восьмую ночь молодой мой дед на телеге тайно привез раввина сделать папе обрезание. Революция революцией… По убеждениям дед, кстати, так и остался бундовцем и троцкистом; Троцкого всю жизнь ласково называл «Лев Давидович». Бабушка умерла гораздо раньше деда, он еще лет 25, наверное, вдовел.
Но недаром говорят: «Если умирает муж – остается вдова, а если умирает жена – остается жених»; дед эту свою последнюю четверть века жил прямо как моряк – в каждом порту по девушке. Его отношение к своим необременительным романам ясно показывает записная книжка с адресами и телефонами. Он остановился у нас в Москве по дороге из Минска в Ленинград, где жила очередная его девушка (понятное дело, тоже бабушка). И вдруг сломал руку, попал в больницу. Мама стала искать в этой его книжечке телефон девушки: надо же ее предупредить, что дед не приедет. Ищет по страничкам первую букву ее имени – нет, первую букву фамилии – нет, букву Л – Ленинград – тоже нет; стала читать все подряд и нашла аж на букву «Р» – в разделе «РАЗНОЕ» (!) Между прочим, рука срослась криво; врач говорит деду: «Да ладно, не ломать же…» – а дед ему возмущенно: «Нет уж, ломайте, как же я девушек буду кривой рукой обнимать!»

Бабушка, папина мама, в Гражданскую войну была фельдшерицей у Буденного, а в Отечественную стала фронтовым хирургом. В первые месяцы войны мой папа попал в окружение, от него долго не было вестей. Бабушка по 16-17 часов подряд оперировала, а в редкую минуту тишины шла в лесок, обнимала дерево, прижималась лицом к коре (чтобы никто не слышал) и молила Бога, чтобы он спас ее сына. И папа вернулся! Они вышли из окружения с оружием, документами и знаменем, так что СМЕРШ ни к чему не мог придраться; правда, весил папа после скитаний 36 кг. И вот я – вся такая дура-пионерка-атеистка – ехидно спрашиваю бабушку: «А если бы папа не вернулся, ты бы продолжала верить в Бога?» Бабушка тихо отвечает: «Тогда ты бы не родилась на свет и некому было бы задавать идиотские вопросы» – и все гладит сухой жесткой ладошкой мою глупую, бедную мою голову…

Еще немножко, связанное с Буденным. Папин учитель, академик Александр Львович Минц, в молодости служил в Первой Конной, там затеял первое советское радио (электричество добывали молодые бойцы, по очереди крутившие педали велосипеда без колес – типа динамомашины). И вот к его юбилею папин институт сделал подарок со множеством памятных намеков: вроде тачанка, а на ней три ракеты, на которых надеты буденновские шлемы; внутри бутылочки; одна с рисунком в виде трех пятиконечных звездочек (внутри коньяк), другая – с тремя пшеничными колосками (внутри водка), а на третьей изображены три свеколинки, и внутри натуральный самогон, моя мама специально за ним в деревню ездила. Александр Львович сказал, что со всеми поделится коньяком и водкой, но уж самогон выпьет сам, один, лично.

Папа закончил военную академию и служил потом в разных местах, в том числе на аэродроме в степи. Построили аэродром, крохотный военный городок рядом – и все, даже воды нет, привозят питьевую воду раз в трое суток в ржавой цистерне, а раз в неделю приезжает солдатская баня и расставляет брезентовый шатер. Командует всем этим некий генерал. Голос у него был жутко скрипучий, а сам он был ужасно нудный и приставучий. К примеру, видит, что солдатик что-то паяет, встает у него за спиной, долго наблюдает и, наконец, неторопливо спрашивает: «Что ты паяешь, солдат?» – и еще долго уточняет, задавая наводящие вопросы. Однажды в воскресенье обходит он городок снаружи периметра, видит, что пара лейтенантиков в увольнительной неподалеку на взгорке выпивают и закусывают, заходит, как водится, с тыла и внезапно спрашивает их: «С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ ДЕЗЕРТИРОВАЛИ из расположения части?»

Жили мы, как и все, в сборно-щитовом домике; топили торфяными брикетами; снег зимой доходил до самого чердака. Вот мы как-то втроем: папа, младший мой брат Михаил и я, стоим на чердаке, смотрим в окошко, папа и говорит: «Снег такой глубокий, что можно в него сверху прыгнуть – и не будет больно». А братик четырехлетний, не успел папа договорить, тут же вмиг – хоп! – и сиганул в сугроб! Недаром друзья родителей называли нас «МиШустрик и РиМямлик» и говорили, что меня надо перед употреблением взбалтывать.

У брата Михаила и в четыре года характер был нордический, твердый. Я пошла в школу, в первый класс. Школа включала только четыре первых класса, зато завтрак на большой перемене привозили из столовой для летчиков и там давали САРДЕЛЬКИ С ПЮРЕ! Брат заявил, что он первого сентября тоже пойдет в школу, – и, конечно, настоял на своем. Взял папин портфель и, несмотря на свою невероятную подвижность, честно ПРОСИДЕЛ ВСЕ УРОКИ В КЛАССЕ, а на большой перемене с огромным удовольствием съел небывалые эти сардельки с пюре.

Брату шесть лет, а мне почти одиннадцать; во дворе дети играют в пинг-понг «на вылет». Совсем старший мальчик Юра говорит мне: «Ну, ты, Сарочка!» Пока я размышляю, как это он не запомнил, что я не Сарочка, а Риммочка, абсолютно не сообразив, что он меня попросту обозвал жидовкой, мой младший брателло мгновенно среагировал (сеструху обижают!), вспрыгнул на стол для пинг-понга и ВЦЕПИЛСЯ ЗУБКАМИ В ГОРЛО мальчику Юре. Дома вскоре раздался жуткий стук в дверь, звон, вопли; мама открывает – стоит мама Юры и орет: «Уймите своего малолетнего убийцу!»
Замечу, что героизм моего братика был не столько связан с тем, что мальчик Юра был в два раза его старше, но именно с мамашей Юры. Например, однажды учительница весь Юрин класс оставила за что-то после уроков и предупредила, что сидеть будут, пока родители не придут забирать.Уже ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ УРОКОВ прибежала мамаша Юры и долго орала на учительницу. Ее все боялись, кроме моего братика!

У Михаила всегда был абсолютный слух, но никакой возможности не было убедить его в детстве учиться играть на фортепиано: он – р-раз! – в одну сторону раскручивался на круглом стульчике, а потом – р-раз! – и в другую сторону, на этом урок и заканчивался.
Однако когда – уже подростком – он САМ РЕШИЛ НАУЧИТЬСЯ играть на гитаре, то САМ И НАУЧИЛСЯ: играл потрясающе на шести- и двенадцатиструнной акустической красавице, играл в агитбригаде, выступал на телевидении; в общем, свобода выбора ему была необходима.

Артистизм и чувство юмора оставались с ним в любые годы и при любых обстоятельствах. Так, его фирма стала как-то выпускать электрошокеры в форме складных зонтиков разного цвета и размера. Мало того, что брат их собственноручно изобрел, так еще и собственноручно поименовал: миленький маленький розовенький дамский назвал «Мальвина», стандартный черный мужской – «Арнольд», в честь Шварцнеггера, а здоровенный черный полупрофессиональный получил славное имя «Лука» в честь Луки Мудищева, бессмертного героя поэмы Ивана Баркова, – «имел он на беду величины неимоверной восьмивершковую…». Согласно действовавшим с 1835 года соотношениям, 8 вершков равнялись 35,6 см.

Юля, дочка Михаила, совсем другая. Идеальная была бэбичка: спала с вечера до утра без перерывов. Однажды брат с женой меня с ней оставили вечером и сказали: «Если проснется, ты не волнуйся, напой ей а-а-а-а, она и убаюкается». Ладно. Спит ребенок. В какой-то момент начинает кряхтеть, вроде просыпаться, я только приготовилась, а она вдруг запела а-а-а-а – И САМА СЕБЯ УБАЮКАЛА!
В раннем детстве ее любимая фраза была: «МНЕ ВСЕ ОБИДНО!» – и как я ее теперь понимаю! И еще часто вспоминаю другое Юлино выражение: «ВЫ ВСЕ ПЕРЕПУКАЛИ!»
И еще мне страшно нравится выражение уже взрослой Юли: «ИЛИ ТАК, ИЛИ НИКАК!»

А вот Юлин младший брат, мой племянник Сережа, когда был совсем маленьким, много букв и слов не выговаривал. Но не заморачивался, а как-то умудрялся всех вокруг заражать своими неправильностями. Например, он никак не мог выговорить имя моего папы, своего дедушки: Давид. Тогда ему предложили говорить «дед Додя». А Серега сказал «Дуда» – и всё, и вслед за ним его родители, сестра, другие бабушка и дедушка – все дружно стали говорить «Дуда». Уважаю. А еще он придумал замечательное слово ГАЖА – тут тебе и лужа, и грязь, и гадость…

Николай Иваныч – папин фронтовой друг, соученик по Академии, а потом еще и сотрудник. Его крылатые выражения до сих пор живут в нашей семье.
Вспоминал он, к примеру, как они вместе с папой и нынешним замначальника Генштаба в военной академии учились. На физподготовке, говорит Николай Иваныч, я лично до тридцати раз на турнике подтягивался, Давидушка (мой папа) раз пятнадцать вымучивал, а Валентин (тот, что впоследствии стал замначальника Генштаба) не больше десяти подтягиваний одолевал, да и то С ПЕРДЕЖОМ…
Папин сотрудник Костя дважды женился, оба раза уводя жену от прежнего мужа. На второй его свадьбе Николай Иваныч его мягко упрекнул: «Костя, ну что ж ты все ИЗ-ПОД ЛЮДЕЙ ТЯНЕШЬ?»
Однажды в брежневские времена Николай Иваныч заявил: «Я одним движением резца мог бы создать скульптуру Леонида Ильича, только мне для этого нужен МОРЖ!»

Папин коллега увлекался фотографией, в частности, фотомонтажем (еще не было даже мысли об электронных камерах). Когда у него родился внук, он решил подшутить над сватом – отцом своего зятя – и послал ему по почте в Рязань фотомонтаж новорожденного младенца С ОСТРЫМИ ТРЕУГОЛЬНЫМИ АКУЛЬИМИ ЗУБАМИ, открытыми миру в ясной улыбке. У свата случился инфаркт…

Ч-ев был в папином НИИ вроде интенданта: главный по материальному обеспечению. Здание НИИ гордо протянулось над набережной Волги, а внизу, у самой реки, оказалась ничейная полоса земли. Понятно, сотрудники хотели волейбольную или баскетбольную площадку там устроить и в обеденный перерыв с мячом попрыгать. Однако Ч-ев не допустил и затеял на этом месте торжественный фонтан. Построил. Красиво. Только почему-то никакая вода из него так и не потекла, тем более – не забила. Вот в народе и назвали этот безводный фонтан «Памятник Ч-еву». Так и прижилось. Уже никто не помнит, кто это такой – Ч-ев, а название его, дурака, увековечило.

В гарнизоне мы жили, на аэродроме или просто в микрорайоне немалого города Калинина (ныне Тверь) рядом с папиным НИИ, – фактически мы жили в военном городке, где все всё про всех знали. Например, выхожу я с молодым человеком из подъезда, вежливо здороваюсь с бабаньками на скамеечках, а они мне вслед: «Дочка Давид Соломоныча пошла на набережную с сыном Борис Максимыча…» Прямо как в популярной частушке моего детства: растет в Тбилиси алыча не для Лаврентий Палыча, а для Климент Ефремыча и Вячеслав Михалыча…

Тетя Люда, жена папиного коллеги, всегда отличалась прямотой высказываний. Так, когда советские космонавты чуть не год сидели взаперти, проверяя замкнутый цикл жизнеобеспечения (то есть, к примеру, пили воду, полученную в результате перегонки собственной мочи), и их храбрость и терпение всячески восхваляли в советских газетах и по телевизору, она прокомментировала это так: «Пока американцы на Луну летают, наши СВОИ ССАКИ ЛАКАЮТ!»

Папин добрый приятель, закоренелый холостяк Абрам Давидович лет этак, примерно, пятнадцать встречался с одной милой вдовушкой, причем в последние лет восемь она к нему уже даже и переехала. Папа его однажды спрашивает: «Абрам Давидович, вы собираетесь с Ирочкой официально в брак вступать?» А Абрам Давидович отвечает: «Давид Соломонович, ну нельзя же так, ОЧЕРТЯ ГОЛОВУ…»

Когда я поступила в Московский университет, папа был в дальней командировке. Пошла мама к его начальнику: как бы это сообщить Давиду Соломоновичу, что дочку приняли в МГУ? А тот отвечает: легко! И послал папе шифровку: «ВАШЕ ИЗДЕЛИЕ ПРИНЯТО МОСКВОЙ».