За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле
Жил старик в одном селе…

Так начинается одна из самых знаменитых сказок на свете – литературная стихотворная сказка «Конек-Горбунок», созданная девятнадцатилетним студентом Санкт-Петербургского университета Петром Ершовым и ставшая воистину народной.

Народный поэт
Все сочинения Ершова при всем жанровом разнообразии тесно связаны с русским фольклором: и “старинная быль” “Сибирский казак”; и “драматический анекдот” “Суворов и станционный смотритель”; и романтические рассказы “Осенние вечера”; и драматический “Монолог Святополка Окаянного”; и, разумеется, либретто одной из первых национальных русских опер “Страшный меч”. Некоторые стихотворения Ершова стали популярными сибирскими песнями (“За морем синица не пышно жила”, песня старика Луки, песня казачки, “Как на дубе на зеленом”). И в «Коньке-Горбунке» к месту звучат русские песни: Иван поет величальную «Распрекрасные вы очи» и свадебную «Ходил молодец на Пресню», а на освобожденных из чрева кита кораблях «гребцов веселый ряд» грянул радостную масленичную «Как по моречку, по морю, По широкому раздолью, Что по самый край земли, Выбегают корабли…» (цитата обрывается, а ведь дальше как хорошо: «Флаги вьются, мачты гнутся, В пенных брызгах паруса, За волнами перед нами Наши села и леса»).
В сказке «Конёк-Горбунок» часто почти дословно цитируются русские народные присказки, потешки, переплясы, мастерски встроенные в поэтический текст:
Сидит ворон на дубу, Он играет во трубу;
Как во трубушку играет, Православных потешает…
Как у наших у ворот Муха песенку поёт…
Сердцу любо! Я там был, Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало, В рот ни капли не попало.
Собственно, и успех «Конька-Горбунка» Ершов не считал личной заслугой: “Вся моя заслуга тут, что мне удалось попасть в народную жилку…”

Завистники
Не обошлась посмертная слава Ершова без наветов; есть «специалисты» даже, что утверждают, будто сказку Ершова написал… Пушкин. Лично сам Пушкин. Как-то даже не совсем пристойно вступать в дискуссию на столь скудоумном уровне, однако некоторые доводы сторонников (первооткрывателей?) столь странной мистификации приведу. Дескать, не мог же девятнадцатилетний юноша создать столь гениальное произведение; этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! К тому же во всю последующую творческую жизнь он и близко не поднялся до прежних высот. На это скажу только: мог, ребята, мог Ершов за всю жизнь создать одно лишь воистину великое литературное творение; как могли Эразм Роттердамский («Похвала глупости»), Мэри Шелли («Франкенштейн, или Современный Прометей»), Александр Грибоедов («Горе от ума»), Руже де Лиль («Марсельеза»), Маргарет Митчелл («Унесённые ветром»), Харпер Ли («Убить пересмешника»), Кен Кизи «Пролетая над гнездом кукушки»… Случилось у них (и у других, не столь известных) точь-в-точь по Владимиру Высоцкому: «Меня сегодня муза посетила, Посетила, так, немного посидела и ушла…» Хотя, безусловно, исторические прецеденты не доказывают, что так было, а лишь что так могло быть. Но ведь могло! Завидуйте: их хоть раз в жизни да посетила муза. Да и насчёт неприлично юного авторского возраста Петра Ершова – тоже завидуйте. Ибо музы к не-юным редко ходят.
Вместо доводов завистливые «специалисты» нагромождают улики типа «кто шляпку спёр, тот и тётку укокошил». «Специалисты» объясняют: Пушкин испугался (!) политической подоплёки им же написанного: якобы Бенкендорф – это коварный Спальник; царь Николай I – сказочный Царь, влюблённый в молоденькую Царь-Девицу; а уж кто Чудо-Юдо-Рыба-Кит – это и подумать страшно. Со страху Пушкин, мол, и замыслил хитроумную мистификацию: через профессора Плетнёва нашёл бедного студента Ершова и предложил ему за плату стать автором «Конька». А студентик мало того, что деньги взял и чужую рукопись присвоил, но ещё и сильно попортил текст, введя в последующие издания множество просторечий, Пушкину не свойственных (придавших, однако, литературной стихотворной сказке истинно русский народный колорит).
Господи, это Пушкин-то испугался… Пушкин, «помесь обезьяны с тигром»… Пушкин, истину царям с усмешкой говоривший… Пушкин, который в том же году издал намного более крамольную «Сказку о золотом петушке…»
А другие «специалисты» утверждают, что «Конька-Горбунка» написал… небесталанный музыкант-арфист Николай Девитте, известный ещё и своими литературными мистификациями. Ну совсем бред. Ну хоть кто, лишь бы не юный Ершов. Что делать, завистники горазды на аргументы… Прав наш современник Андрей Расторгуев, в «Балладе о безымянном поколении» заметивший: «Мы отравлены странною русскою литературой, где летят в небесах на горбатых конях дураки…».

Мировая слава и русская цензура
Лучшее произведение Ершова «Конек-горбунок» известно «на весь крещеный мир»; сказку эту перевели почти на все существующие языки; ее пересказывают устно разные народы разных стран на разных континентах; славный волшебный помощник Конек-Горбунок весело скакал даже в табунах кочующих английских цыган. Не сбылось грозное предсказание «неистового Виссариона» Белинского: «В вашей сказке будут русские слова, но не будет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагонит одну скуку и зевоту». Только при жизни автора сказка выдержала семь изданий. Общее же количество изданий «Конька-горбунка» не поддается исчислению; живет и славится.
Однако чудесную сказку неоднократно пытались запретить. Первые издания выходили с громадными купюрами: по закону Государства Российского в книгах «для чтения простого народа» не должно быть «не только никакого неблагоприятного, но даже и неосторожного прикосновения к православной церкви и установлениям ее, к правительству и ко всем поставленным от него властям и законам» (красиво сказано, однако). В 1847 г. был запрещен даже цензурированный вариант; сказка вновь вышла лишь в 1856 г. после смерти Николая I с личного разрешения министра просвещения. Советских же цензоров смутил именно «православный и самодержавный пафос» детской сказки, «порнографичное» выражение «старый хрен», а также «экстремизм» ругательства «татарин» (вполне естественного после четырех веков монголо-татарского ига): «Что я – царь али боярин? Отвечай сейчас, татарин!»

Иов без награды
В защиту автора сказки выступали многие, знавшие, что Ершов был глубоко религиозным человеком, не потерявшим веру (хотя и не получившим, в отличие от страдальца Иова, награды за духовную стойкость) при всех тяжких испытаниях: ранняя смерть отца, брата, матери; дочери-первенца Серафимы; второй дочери, также Серафимы; жены Серафимы Александровны; второй жены Олимпиады Васильевны; новорожденной дочери, третьей Серафимы; сына Николая и дочери Ольги. Нелегко пережил Ершов и расставание с Петербургом, с милыми его сердцу друзьями – поэтами Гребенкой и Бенедиктовым, историком Грановским, востоковедами Савельевым и Григорьевым, с семьей Майковых, с композитором фон Гунке, да что там – с самим Пушкиным, «солнцем русской поэзии». Не случайно по возвращении в Тобольск поэт сблизился с людьми трагической судьбы: с декабристами Пущиным, Анненковым, Кюхельбекером; с участниками польского восстания 1831 года. Он пишет: «Паду ли я, или буду невредим – за все благословлю благое Провиденье». И еще: «Только религия согревает остылую душу, только она одна освещает мрак могильный, и за гробовой доской представляет ее еще лучше, чем она была на земле. А что было бы без этого небесного утешения!» И во многих литературных трудах стремится Ершов напрямую выразить свою веру: в рассуждении “О трех великих идеях истины, блага и красоты, о влиянии их в христианской религии”, в переводе с немецкого “Жизни Господа нашего Иисуса Христа” Клеменса Брентано… Само имя, данное в честь Святого Петра, во многом определило склонности и характер Ершова (кстати, храм Петра Столпника был построен на родине Ершова при самом активном участии поэта).

Нечаянная ересь
Однако я утверждаю, что церковь оказалась права, почувствовав (благодаря обостренному чутью к ереси, всегда свойственному умным церковникам) в невинной с виду сказке Ершова карнавальное снижение любого величия – грандиозное неодолимое пародийное начало, свойственное русскому лубку и ядовитым народным сказкам и получившее совершенное литературное воплощение. Юный Ершов не осознавал нечаянную пародийность своего творения (и даже постарев – не осознал), что лишь усиливало гомерическую мощь его сказки, свойственную народной смеховой культуре.
Дерзну в забавном русском слоге
Поразмышлять о русском Боге:
Что изувер, что маловер
Его кроят на свой манер
Дмитрий Быков, реконструкция X главы «Евгения Онегина»

Устройство крещеного мира
Ершов был, естественно, православным христианином. По канонам «крещеного мира» на том свете существуют Ад (под землей), Чистилище и Рай (царство небесное), а на этом свете уж кому как повезет. Ершов абсолютно точно следует канонам, только по-своему, по-сказочному. Есть Земля, где живут герои сказки – «против неба». Живут на Земле словно в Чистилище: грешат, страдают, каятся, подвергаются наказаниям и выполняют приказания злобного мелкого тирана – Царя земного. Пародия на Чистилище. Жизнь эта – временная. Кто заслужит – потом попадет в Рай, а кто и в Ад.

Путь Ивана: от чёрта к Богу
Иван то и дело поминает чёрта, «чёрное слово» не сходит с его уст. Братья, прошляпившие вора, что «шевелит» их пшеницу, винят дождь и холод, а Иван врёт совсем не по-дурацки:
Вдруг приходит дьявол сам, С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки, А глаза-то – что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею – И вскочи ему на шею…
Бился, бился мой хитрец И взмолился наконец:
«Не губи меня со света! Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить, Православных не мутить».
Я, слышь, слов-то не померил, Да чертёнку и поверил».
А когда братья украли коней у Ивана, он проклинает воров по всем правилам русской родной речи:
Как завоет тут Иван, Опершись о балаган:
«Ой вы, кони буры-сивы, Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал, Да какой вас чёрт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке! Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету Провалиться на мосту!
Даже о чудных Жар-Птицах Иван говорит: «Тьфу ты, дьявольская сила!» И красавица Царь-Девица не обворожительна для Ивана (дьявольское ведь искушение):
«…И бледна-то, и тонка, Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то, ножонка! Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму».
Царский спальник не случайно собирается извести Ивана типичным наветом на еретика:
«Донесу я в думе царской, Что конюший государской –
Басурманин, ворожей, Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит, В церковь божию не ходит,
Католицкий держит крест И постами мясо ест».
Да и Горбунок вначале вызывает явные ассоциации с дьяволом:
«Буди с нами крестна сила! – Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. – Что за бес такой под ним!»
А вот после того, как Иван и его Конёк пройдут многие испытания и долгие дороги, встретят и подводного правителя, и небесного царя, – они сами станут небесными посланниками, а Иван даже заменит земного царя по требованию Царь-Девицы (дочери Царя Небесного). Хотя никто из живущих не знает, куда после смерти попадёт, но для Ивана в конце сказки и на Земле наступит Рай…

Царство Небесное
В сказке всё рядом, даже небеса. Едут по Земле Иван и Конёк – и видят место, где
…Небо сходится с землёю,
Где крестьянки лён прядут, Прялки на небо кладут.
Тут Иван с землёй простился И на небе очутился
И поехал, будто князь, Шапка набок, подбодрясь.
Подъезжают; у ворот Из столбов хрустальный свод;
Все столбы те завитые Хитро в змейки золотые;
На верхушках три звезды, Вокруг терема сады;
На серебряных там ветках В раззолоченных во клетках
Птицы райские живут, Песни царские поют.
А ведь терем с теремами Будто город с деревнями;
А на тереме из звезд – Православный русский крест.
На небе всё по-домашнему, только прекраснее, справедливее и добрее, в том числе правители. Никто не кричит на Ивана, не угрожает ему, напротив, Царь Небесный встречает его ласково и уважительно. Идиллия! Царство Небесное – православное! А уж Иван – ох, не дурак он! – сразу настраивается на небесный лад: «Здравствуй, Месяц Месяцович! Я – Иванушка Петрович». Ах, ты ж, Боже ж мой, ну чистый ангел… А как с Царём-то на Земле «рядился»? «…Только, чур, со мной не драться И давать мне высыпаться, А не то я был таков!»

Сказочный Ад
Пародирует жизнь вполне земную. Хотя пародийный Ад – не подземное царство, а… подводное. Правит там тоже злобный тиран, только намного крупнее земного: Чудо-Юдо Рыба-Кит. Живёт в каюте (!), качает усами. Обращается с подданными почти дословно так же, как и земной коллега: «Смирно! черти б вас побрали!»
Впервые Иван и его верный Конёк встречают замученного Кита на водах таинственного, пугающего, чуждого океана:
У далёких немских стран Есть, ребята, окиян.
По тому ли окияну Ездят только басурманы;
С православной же земли Не бывали николи.
Не сказать, чтобы Иван испытывал к Киту тёплые чувства: «Чтоб те, вора, задавило! Вишь, какой морской шайтан!» – Говорит себе Иван.
Кит просит Ивана выяснить на небесах, за что страдает: «Все бока его изрыты, Частоколы в рёбра вбиты…»; на нём расположилось целое селенье, где «мужички на губе пашут, между глаз мальчишки пляшут…» И Иван китовой беде помогает, не побоявшись, обращается за ответом к самому светлому Месяцу и узнаёт:
Он за то несёт мученье, Что без Божия веленья
Проглотил среди морей Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу, Снимет Бог с него невзгоду,
Вмиг все раны заживит, Долгим веком наградит.
Очевидная пародия на библейскую историю об Ионе, оказавшемся во чреве кита, а у Ершова в сказочном аду аж три десятка кораблей оказались там же! На обратном пути из Царства Небесного Конёк, постукивая копытцем по китовым рёбрам, объявляет долгожданную свободу и Киту, и всей деревне! Маленький, горбатенький Конёк – ну не пародия ли на посланника небес?
Эй, послушайте, миряне, Православны христиане!
Коль не хочет кто из вас К водяному сесть в приказ,
Убирайся вмиг отсюда. Здесь тотчас случится чудо:
Море сильно закипит, Повернётся рыба-кит…
И он повернулся! Интересно, что дело происходит в глубинах басурманского океана, а спасающиеся от потопления мужички-то – православные. Как они там оказались?.. В благодарность кит велит подданным найти для Ивана сундучок с перстнем Царь-Девицы. Находит сундучок не осётр могучий, не сом («советником он звался»), не лещ, что «именной писал указ», не чёрный рак, что «указ сложил И печати приложил», даже не величественные дельфины, а самый мелкий и вредный из всего рыбного народа – скандальный драчливый Ёрш, местный Иван-дурак. Этот Ёрш – судя по фамилии, родственник Ершова, подводный двойник. В сказках такое случается. Итак, конёк легко «взмахнул» адов сундучок себе на шею – и в дорогу, домой, в своё земное царство.
Навсегда простились Иван и Конёк с Китом, с подводным царством – не столько страшным, сколько смешным… Путь их завершится по-доброму и по справедливости – но на Земле. А пародия, смех, карнавальное «снижение» библейской триединой структуры останутся позади.

Ноша и награда
Петр Павлович Ершов, совсем не желавший выступать «против неба», но именно в этом многажды обвинённый, родился чуть более двух веков назад – 22 февраля 1815 года – в сибирской деревне Безруково Ишимского уезда Тобольской губернии. Ершов все ниспосланные ему бедствия вынес достойно – наверное, и вправду Бог каждому даёт ношу по силам. И награду – по делам его.
Времена, как известно, не выбирают… но ведь повезло талантливому юноше (вовремя!) попасть в среду самых интеллигентных и чистых душою людей России. Бедствия и несправедливости, постигшие его, были даны по силам его. Да, Белинский зло припечатал лучшее произведение Ершова (за компанию с Пушкиным – опять повезло, с компанией): «Она (сказка Ершова – Р.Х.) написана очень не дурными стихами, но… не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса».
Однако, как справедливо, правда, не по этому поводу, заметил Георг Вильгельм Фридрих Гегель, история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса. И как это часто бывает в искусстве, фарс – всего лишь игра, жанр, в том числе пародия.