Пришла я после МГУ создавать компьютерные словари в НИИ – между прочим, военный институт, хотя полно и штатских трудились. Но как-то атмосфера влияет. Однажды меня коллега-майор на дежурстве кокетливо спрашивает: «А что это, Риммочка, вы на меня так странно смотрите, я ведь просто в форме для дежурства?» Отвечаю мрачно: «Никогда в жизни не видела, чтобы САПОГИ БЕЗ ПОРТУПЕИ носили!»

Легко определить, заботлива и хозяйственна ли офицерская жена: когда гусары наши приходят на суточное дежурство, то один в перерыв бегает за колбасой и булкой, а другой неторопливо открывает чемоданчик, где аккуратненько лежат и курочка вареная, и бутербродики в пергаментной бумаге, и яблочко очищенное, и термос с кофейком. Это, конечно, всех жен касается, но у офицерских как-то очевиднее.

В первые дни работы я еще почти никого не знала, а уже была приглашена на важный выпивон всего отдела у одного молодого офицера дома. Никто не хотел сидеть рядом с начальником, вот меня и подсунули, а с другой начальственной стороны сидел хозяин квартиры: во-первых, у него же банкет, а во-вторых, из-за своего принципиального жополизства. Ну, я долго думала, о чем бы заговорить, и вспомнила, что мне уже рассказали, как начальник этот лихо на гитаре играет и песни поет. Вот я и обращаюсь к нему: «Будете ли вы сегодня играть на гитаре, мне бы очень хотелось услышать?» И вдруг он страшно и непонятно взъярился: «Вы, вероятно, сочли меня клоуном?! Так вот, к вашему сведению, я не клоун, а полковник, профессор, известный ученый, доктор наук, и не собираюсь для вашего удовольствия клоуна изображать!!» Я совершенно обалдела, сижу и только глазами хлопаю. И в этот самый момент жуткой всеобщей тишины вбегает хозяин квартиры (а он мгновенно скрылся из-за стола, услышав мой вопрос) и гордо несет ГИТАРУ ОТ СОСЕДЕЙ!

Молодой холостой спортивный капитан в столовой берет на обед молочную лапшу, морковные котлеты и компот. Раздатчица изумляется:
– А ты чего это?!
– А плоть умерщвляю.
– А зачем?
– А ЧЕГО ОНА…

Другой капитан по имени Юрик прославился тем, что все у него замечательно: и сам собой хорош и умен, и престижная академия за плечами, и жена красотка, то ли генеральская дочка, то ли маршальская внучка, и детки как по заказу – мальчик и девочка… Однако не утерпел и однажды ответил положительно на приставания девочки-оператора в ночную смену. Та, поганка, заявила в партбюро. Поперли из партии, сняли звездочку с погон и отправили служить под Читу. Жена взяла детей – и вослед, как декабристка.
Прошло много лет, началась перестройка. И вдруг читаю случайно в газете, что наш Юрик собирается в губернаторы (там, на другом краю земли), и главное – пишут, что он ЗА ДИССИДЕНТСТВО БЫЛ ИЗГНАН ИЗ ПАРТИИ! Бравый такой диссидент.

Другой Юрик – новоиспеченный лейтенантик из Тульского училища, весь еще наполненный воспоминаниями учебного времени, – рассказывает, как он там впервые в баню пошел. Зима, скользко, вот он и отстал от своих. Вбегает в ближайшую дверь с куском мыла и полотенечком, сам только что стриженный, уши торчат, шинелька серенькая полами снег метет, – а перед ним открывается женский предбанник. На скамьях сидят роскошные распаренные докрасна тулячки, слегка прикрытые простынками, и громко чай из блюдечек смакуют. Неторопливо так ему: «Тебе чего, солдатик?» А Юрик им: «Тетечки, здесь НАША РОТА НЕ ПРОХОДИЛА?»

Офицеры наши говорят о любви. Ленивый старший лейтенант по имени Петро, потягиваясь, вступает: «Я не против любви, но как подумаешь, что ПОТОМ ВСТАВАТЬ, МЫТЬСЯ…»

Начальник управления Павел Григорьевич был всеми сотрудниками уважаем и любим, но сотрудницами как-то особенно пылко. Войну прошел в разведке, в девятнадцать лет (зимой 44-45 года) освободил группу французских офицеров и генералов из подвалов затерянного замка (романтично!) высокого немецкого чина, за что получил орден Почетного Легиона. Немецкий язык у него был не просто свободный, а с привкусом некоего местного говора. Организовывал всевозможные культурные события. И вот едем мы как-то большой группой на экскурсию в студию имени Грековых, садимся в трамвай – естественно, с передней площадки, – и П.Г. всех милых дам этак аккуратненько сзади подсаживает своими ладошками величиной с саперскую лопату. А дамы ПРОХОДЯТ ТРАМВАЙ НАСКВОЗЬ И ВЫХОДЯТ ЧЕРЕЗ ЗАДНЮЮ ПЛОЩАДКУ, ЧТОБЫ СНОВА ВСТАТЬ В ОЧЕРЕДЬ НА ПОДСАЖИВАНИЕ!

Кстати, об экскурсиях. Однажды П.Г. повез нас в Театр Советской Армии. Вообще-то этот театр не пользовался успехом у обычной публики, туда на спектакли все больше возили войсковые части. Первый спектакль, на который публика ломилась (за лишним билетиком стояли уже за две трамвайных остановки от театра), поставил приглашенный Михаил Левитин – по роману Курта Воннегута «Бойня номер пять». Мы с мужем, естественно, туда тоже пошли, пришли в восторг от спектакля, от громады театра в форме пятиконечной звезды и от пива в буфете. Правда, после пива я так и не нашла женский туалет, и муж решил, что не может быть женского туалета в армейском театре… Но П.Г. повез сотрудников не на спектакль, а повидать сцену и закулисье, а главное – познакомиться с замечательным артистом и обалденным красавцем Зельдиным. Боже, как он был прекрасен в свои шестьдесят! Как сейчас помню его: ярко-смуглый; ослепительные синие глаза; густые смоляно-серебряные кудри («перец с солью»), завязанные в пышный хвост; синие джинсы, голубая рубашка в синий рисунок и тяжелый серебряный перстень с синим чароитом… После этой встречи все наши офицеры повторяли его коронную фразу из какого-то, так и не увиденного нами, дурацкого спектакля: «ЖЕНА МНЕ ДОРОГА КАК ПАМЯТЬ!»

Как-то Москва задыхалась от дикой жары и смога: в области горели торфяники. П.Г. дозором обходил владенья свои (понятно, что о кондиционерах никто даже в сладких снах не мечтал). Заходит к нам в лабораторию, вмиг покрывается липким потом и командует: «Дамы могут находиться на работе в купальниках бикини, а офицерам я разрешаю ОСЛАБИТЬ ГАЛСТУКИ!»

Отпуска у многих военных были длинными, потому что время в дороге добавлялось к месячному отпуску (каково съездить в неторопливом поезде на Качатку или Дальний Восток, а?). И вот один майор в отпуске успел отрастить заметную бородку. На утреннем построении П.Г. носить бороды категорически запретил. Его спрашивают: «А усы можно?» – «Можно, – говорит, – но только ЛИХИЕ!»

И каждый сотрудник чувствовал себя польщенным, когда П.Г. предлагал ему открыть очередную водочную бутыль: «Мой лейтенант, СКРУТИ ЕЙ ГОЛОВУ!»

Кстати, об отпуске. Один офицер случайно получил путевку в город Саки, где вообще-то с помощью грязей женщины лечились от бесплодия. Вернулся в жутком состоянии и виде: худой, бледный, от ветра шатался. Зато утверждал, что НЕВЕРОЯТНО ПОМОГ СОВЕТСКОЙ МЕДИЦИНЕ.

А еще П.Г. одобрительно говорил об одном молодом шустром офицере:  “Махонький, но е…кий!”

Мы, штатские сотрудники, были все, естественно, членами профсоюза. Раз в пару-тройку лет дежурили в профкоме. Вот мне и выпало задание сделать сводку больничных листов за год: какова продолжительность болезней, какие диагнозы… Читаю один такой листок и дурею. Слева – предварительный диагноз: «Разрыв мениска правого колена». Справа – окончательный диагноз: «Разрыв мениска ЛЕВОГО КОЛЕНА». Счастье, что не оперировали…

Еще один старший лейтенант славился своей экономностью. Жене денег в руки вообще не давал: я, мол, ей и так все покупаю, а на дорогу даю проездной. Однажды в нашем мини-военторге «выбросили» колготки, зовем всех, а он говорит: я не покупаю жене колготки, мы можем себе позволить только чулки. А тут грянула денежная реформа. Старлей наш аж с лица спал: ужас, говорит, какой, по две тысячи на человека оставляют на сберкнижке – и все! Я ему: ну и что такого? Он: а остальное куда девать?! Я ему: ЖЕНЕ КОЛГОТКИ КУПИШЬ! Два года он потом со мной не разговаривал…
Однако однажды он ничего не пожалел и сделал своей очаровательной, но ужасающе близорукой жене операцию у Филатова по восстановлению остроты зрения. Встречает ее из больницы, она распахивает прекрасные синие глазищи и восклицает: «Ой, какой же ты шмендрик, оказывается!»

Работала в нашей лаборатории роскошная женщина Нина Моисеевна. Идем мы с ней как-то с обеда в преддверии Женского дня и встречаем нашего служебного сантехника, с утра уже чуток поддатого. Он ей говорит торжественно: «Поздравляю тебя, Нинон, с женским восьмым мартом!» Она слегка закокетничала: «Ах, в моем возрасте, какая же я уже женщина?» А он встал в позу рабочего при колхознице и провозгласил: «ЕСЛИ ТЫ НЕ ЖЕНЩИНА, ТО ВОЛГА НЕ РЕКА!» Уважаю.

У Нины Моисеевны были еще и роскошные ювелирные украшения. Хранила она их, естественно, на работе, в сейфе для секретных документов, а потому мы любовались ими при каждом удобном случае, когда владелица сейфа и украшений вынимала все эти злата-жемчуга проветрить и проверить: вот розовый жемчуг, его надо греть в руках, а то он чахнет; а вот бриллианты, их надо мыть с мылом; а вот цепочка платиновая, ее надо содой чистить; все такое. И как-то она достала неземной красоты комплект – черный японский жемчуг в черненом серебре, уникальная авторская работа. Мы ахнули: что же вы не носите эдакое чудо?! А Нинон отвечает: «ЧТО Я ВАМ, ДЕВОЧКА, В СЕРЕБРЕ ХОДИТЬ?»

Другая моя коллега – крупная, высокая, пышная – называла себя «Женщина из песни». Я как-то на свою голову поинтересовалась: «Из какой песни?» – и она заголосила частушку «ПО ДЕРЕВНЕ ШЛА И ПЕЛА БАБА ЗДОРОВЕННАЯ, задом об забор задела, заревела, бедная!…»

Что такое бытовой антисемитизм. После землетрясения в Спитаке мы все выстроились в очередь у медчасти сдавать кровь. Величественно выплывает главная бухгалтерша, при виде меня и Нины Моисеевны слегка приподнимает бровь и спрашивает нас: «А что, У ВАШИХ ТОЖЕ КРОВЬ БЕРУТ?»
Из той же жизни. Сидим на работе, выпиваем по какому-то поводу. Одна дамочка, всегда всем и всеми недовольная, встает, сердито заявляет: «Мне некогда!» и уходит. Другая ей вслед роняет: «Вот же злыдня, всех прямо не выносит, и евреев, и армян, и русских…» Молоденькая новенькая сотрудница переспрашивает: «А РУССКИХ-ТО ЗА ЧТО?!»

Теперь о государственном антисемитизме. История со слов доброй знакомой. Ее муж работал в Киеве заместителем генерального директора огромного научно-производственного объединения, тоже связанного с армией. И вот вызывают этого гендиректора в министерство и строго спрашивают: «Почему это у вас ОБА ЗАМЕСТИТЕЛЯ – ЕВРЕИ?» А он отвечает: «Если бы я руководил конюшней, то ВНИМАТЕЛЬНО СЛЕДИЛ БЫ ЗА ЧИСТОТОЙ КРОВИ своих лошадей!»

После субботника, когда все вымыли и вытерли, а также все выпили и закусили, кто-то из офицеров спрашивает начальника: «Ну что, может отпустим домой наших прекрасных дам?» Начальник, изумленно: «Да кто же их ТЕПЕРЬ отпустит?»

Я в молодости немедленно пьянела от любых сорока граммов алкоголя и начинала приставать к милиционерам на улице: «Командир, споем?» Ни один не отказался. Незабываемая сцена произошла после серьезной вечеринки, когда мы в ночь-полночь уже по такси рассаживались: я уже сижу в машине с несколькими из наших гусаров, а молоденький украинский милиционерчик ПОЕТ СО МНОЙ ХОРОМ, ЗАСУНУВ ГОЛОВУ СНАРУЖИ В ПОЛУОТКРЫТОЕ ОКНО! Ну не мог он не допеть…

Начальник политотдела, будучи членом комиссии по приему кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии, меня похвалил: «Ваши знания – БОЛЬШОЙ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ПЛЮС!» В аспирантуру, правда, все равно не приняли…

Кто в армии главный. Однажды зимой был страшный гололед, дорожки от метро к нашим зданиям были почти непроходимы, все падали. Однако начальство долго на наши повреждения плевало – до того трагического дня, когда упала и сломала ногу КАССИР КАССЫ ВЗАИМОПОМОЩИ. Вот тут-то призвали все наличные силы, всех молодых офицеров; они с ломами и лопатами начисто выскребли лед с дорожек и поддерживали асфальт в таком рабочем состоянии аж до весны.

Я сижу возле телефона и потому всегда первой снимаю трубку. Скучно… Мой коллега подполковник Кипочкин сидит за соседним столом. Ему часто звонит друг детства Игорь, тоже подполковник; оба сироты военного времени, суворовцы-кадеты. Игорь уже лет двадцать так оригинально шутит: каждый раз просит позвать к телефону ВОЕННОГО ПРЕСТУПНИКА Кипочкина. Однажды слышу – звонит новый начальник политотдела, спрашивает подполковника Кипочкина; не могу удержаться и негромко говорю: Володя, просят к телефону военного преступника Кипочкина. Тот вскакивает, хватает трубку и бодро рапортует: «Военный преступник Кипочкин у телефона!» – и тут же робко так: «Да, товарищ генерал… Никак нет, товарищ генерал…» Кладет трубку и в наступившей тишине смотрит на меня квадратными глазами. Еле успела добежать и спрятаться в дамском туалете.

Этот новый начальник политотдела сразу заметил, что частные машины молодых офицеров стоят на газонах в рабочее время. Приказал убрать, но не все послушались. Как-то в обед вышел, увидел чью-то тачку на газоне; попросил спичку – все начали зажигалки ему верноподданно протягивать, но все-таки и спички нашлись. Тогда толстый этот генерал присел на корточки и, кряхтя, ЛИЧНО ВЫПУСТИЛ СПИЧКОЙ ВОЗДУХ ИЗ ВСЕХ ШИН. Уважаю!

Я очень тяжело переносила беременность, меня все время тошнило. Начальник отдела поэтому на всех открытых собраниях сажал меня в первом ряду в качестве биологического оружия: когда всем уже поперек горла было слушать, я начинала от души блевать.

Вообще меня, как я теперь понимаю, нельзя было ни на какие собрания пускать: мне как-то кто-то передал какую-то записку в президиум, так я в ней по дороге КРАСНЫМИ ЧЕРНИЛАМИ все ошибки исправила. Знали бы вы, чья была записка…

У подружки в лаборатории коллега принес на работу молоденькую японскую розу в горшочке и поставил на подоконник. Ему все наперебой стали говорить, что эта роза в Москве не цветет, как всем известно. Он отвечает: а у меня зацветет, просто нужно ее любить. И вот каждое утро минуты две-три он ее публично любил: подходил к окошку и говорил, как она прекрасна, какие у нее будут чудесные цветы, все такое. И ОДНАЖДЫ РОЗА РАСЦВЕЛА.

Не так уж все и везде благостно было. Как-то в соседней лаборатории две сотрудницы поскандалили. Одна – холостячка – кричит другой, недавно разведенной: «Ах, ты, Иванова, недолго побывшая Петровой!» А та в ответ: «А ты Сидоровой родилась, Сидоровой и подохнешь!»

Я всегда с огромным трудом считала деньги. Однажды собирала на билеты в театр и дала начальнику отдела сдачу – сотню вместо десятки. Он мне и говорит: «КАК ТЫ ДЕНЬГИ СЧИТАЕШЬ, ТАК Я БЫ УЖЕ РУССКУЮ ВЗЯЛ!» Между прочим, в первый день в Америке я суперу нашей квартиры тоже дала не те типы (чаевые): вместо десяти долларов – сотню… И ведь тоже вернул мне!

Перестройка. Зарплату практически не платят. Я заявляю, что увольняюсь. Один лейтенантик вдруг вмешивается: «Чего это, я тогда тоже из армии ухожу, без Риммочки же скукота». И УШЕЛ! Получила как-то от него (уже будучи в Нью-Йорке) пару емейлов через Фейсбук – живет в Греции, бизнес у него там, стихи стал писать на греческие темы, Мандельштама читать («Бессонница, Гомер, тугие паруса…»)… Чуть позже Лора Р-штейн из соседнего отдела усвистала в Канаду; Володя Ю-н по рабочей визе – в США, в Сан Франциско, причем люди добрые говорят, что на работе он глубочайшим и редчайшим басом-профундо поет в православной церкви, а в свободное время тем же басом бесплатно поет в местной синагоге. Интересно, кто же, как говорится, в лавке остался?

Кстати, об отъезде в Америку. Я уже лет 6-7 в этом НИИ не работала, но справку надо было получить, что секретов никаких с собой не увожу. Сответствующий начальник мне дивную справку написал: Р.Д.Харламова никакими секретными сведениями НЕ ВЛАДЕЕТ И НЕ МОЖЕТ.